Николай Шипилов - Псаломщик

– Что делаешь?

– Пишу.

– А-а, пишешь! Вообще-то, надо рыбу чистить, завтра праздник, к нам батюшки приедут… Ну, пиши, пиши.

Да, едрена же фенюшка, батюшка! Бдльшая половина деревни баб-прихожанок – и рыбы почистить некому! Они что: все до одной разделяют убеждения г.Арбатовой типа Новодворской? Отчего же так таинственно? То есть то, что делает жена, – это высокий смысл ее жизни. На здоровье! Но делать из мужа мальчика на посылках – это, извините, у него бы спросить неплохо: желаете ли, кормилец, бысти заживо замурованным в фундамент храма? Неплохо, да?

Поскрипит бывалый мужчина и муж П. осями, членами и сочленениями и, чтобы не впасть во грех малакии, уходит из дому куда-нибудь, где уже умерли. Работа у него такая, ея много. А в развитие отношений между венчанными супругами можно увидеть следующую картину:

– Дай, жена, свежее бельишко в дорогу!

– Ой, П., совсем трусов не осталось! Только женские!

– Хорошо. Давай женские, но свои. Слава Богу, что хоть не мужские, но чужие!

И уходит бедный П. в степные деревни хоронить своих мертвых, одетый в женское исподнее. Читает он девяностый псалом, а сам об этом своем слабом соответствии Богоданному полу думает.

В детстве я увлекался элементарной логикой. Вы тоже, надеюсь, изучали эту дисциплину. Скажите мне теперь, отец Христодул: хорошо ли, когда религиозный фанатизм одного из супругов разрушает семью и супружеские чувства? Во славу ли это Божию? Похвально ли для замужней женщины, имеющей маленького ребенка, денно и нощно биться лбом, отбивая поклоны, творя в доме запустение и раздрай? В наши дни очень легко воссоздать внешние формы богослужения, но при этом опустить его цель и смысл. И как насчет послушания Духу Божьему? Не можем ли мы просто следовать за Ним, позволить Ему вести нас, или же мы жестко связаны уставными формами, правилами и не в монастыре, чай, живем. Ответьте: можно ли делать доброе дело, ломая мир и лад в семье? Не гордыня ли это? Вот говорят: кто храма не строил, тот не знал искушений. Но зачем же эти искушения надо подогревать еще и супружеской холодностью, запущенностью в доме? А все это прячется за правильные слова из Священного Писания. А где же «печального утешить?» А «неисполнение в свое время данного слова»? А где же заповедь: «жена своим телом не владеет, а владеет муж»? А «усиление каждый раз раздора с мужем»?

А «искание и достижение господства над мужем»? А «супружеская ревность с одной стороны, а с другой – нехотенье прекратить поводы к ней»? Разве православная жена не обязана, как нечто само собой разумеющееся, исполнять эти заповеди, батюшка? Чем же А. отличается в таком случае от рядовой злобствующей феминистки или от стервозных персонажек Григория Климова? Разве то, о чем я пишу, это не разновидность женской стервозности? И где радость – не надо счастья!

Вот совсем недавно, пишет мне П., супруга его ходила на свадьбу, куда почему-то не пригласили ее мужа. Где гарантии, что завтра она не пойдет с мужчинами в баню во имя Божие? Прошу вас ответить мне, а я уж передам ваши слова несчастному, не очень умному, сильно контуженному фронтовичку П. При всем при этом он хотел бы знать: как же так случается, что один храм мы строим, а другой – разрушаем? Церковь – это Мать. Так может ли любящая Мать доводить детей своих до таких тягостных недоумений? Владыки святые! Я что, почемучкой должен быть до гробовой доски? Плачу, вопию, вопрошаю – и нет ответа. Вот и храмы нынче, как правило, заполнены, особенно в церковные праздники. Но живость чувства веры не исключает сбитости с толку, незнания, где искать домашнюю свою правду. А вследствие этого, батюшка, – простите уж меня, грешного! – происходит ослабление нравственного личностного влияния православных иерархов на своих прихожан. Я лично, наблюдая клинику описанных мною супружеских взаимоотношений, уверен в том, что не одна православная семья развалилась вследствие чрезмерной эксплуатации церковью религиозного чувства женщины и отторжения мирянки от ее прямого назначения – служения своей семье.

Дерзнул написать Вам теми же словами, на которые подвигнул меня Господь. Потому что с тех пор, как воцерковился, перестал ругаться матом.

С искренним уважением раб Божий Петр».

То есть я ревновал, я ревел, как буй-тур, как театральный мавр, испачкавший лицо серной кислотой вместо морилки, как человек, очнувшийся ограбленным в несущемся на южный курорт поезде.

Я считал то, что произошло с ней, Алеша, религиозным повреждением ума, когда послушание и смирение граничат с гордыней. Меня бесило, что теперь у Ани на все есть ответ. За нее, как в армии, все решают командиры. Но вот командир – увы! – не я. Я – досадная, логически мыслящая помеха. А поскольку женщина не может быть бесхозной, то ее хозяином, конфидентом и наставником стал молодой священник из новой волны. Ты бы видел, какими глазами она смотрит на своего пастыря! Все мое матерое, бродяжье одиночество начинает сгущаться. Мне хочется выть, как одинокому волку. Иногда я и вою. Попросту говоря, Анна стала всем, что дорого мне в жизни. Но теперь я смертельно болен. И зачем я ей, которой нет еще и сорока лет? Надеюсь, она похоронит меня в этой степи, облегчится – спасибо и на том. Но далее идти по миру аж до самого Крыма и Рыма, как раньше, я уже не могу – нет сил. И хочется жалости к себе, как после вечного захода солнца. Но людям, Алеша, безопасней жалеть героев книг и персонажей киносериалов, или уже мертвых людей, или кошечек и собачек.

Правильно говорят батюшки: возлюби ближнего своего, как самого себя. Только какое же, батюшки мои, «возлюби»! Любовь, как вера: или она есть, или ее нет. Можно ли возлюбить из чувства долга? Но-о, детка, – видел бы ты их, этих неразлучников – «X. плюс А», как пишут на заборах! И я знаю, что как бы ни лгала себе женщина, но мужчина – ее земной бог. Об этом и в уставе церковном говорится иносказательно. Но женщина, как ни странно, вечная язычница. Она даже не знает темных глубин своего лицедейского дарования! Ничто уже не остановит бабу, когда она почувствует манящие огни житейской рампы. А когда религиозный пафос смешается в ее сознании с любовным помешательством, то ее не остановит ни память о прошлом, ни судьба ее ребенка. Это у них называется «сладость греха», поскольку внецерковный человек вообще не осознает греха. Она не понимает тогда, что выбросить – иначе говоря, абортировать, – исключить от живой жизни мужа или уже рожденного ребенка – это, я полагаю, нисколько не меньшее зло, чем убить невинного человека. Привычный муж протух и завонял табаком, как нечестивец. И тут ей Господь не советчик! Он свой парень. Пойдет она к тому же о.Христодулу, исповедает грех: что, скажет, делать-то было, отче мiй? Не нужен мне стал муж мой венчанный. Посты не блюдет, на стол ему, как официантка, ставь. И еще чего требует, лохмаче тулупа. Нет, отче! Одного Бога люблю. В монастырь уйду. И всплакнет ему в рясу, как некогда в мое плечо. Влупит он ей послушание. По силам. А нет чтоб сначала хорошенько рассудить, кому ты вручаешь себя в послушание и куда поведет тебя этот человек. Так что эта парочка – Аня и о.Христодул – играют и доиграются. Они построят еще пяток храмов, им все Господь простит с запасцем. Но храм моей души, Алеша, они превращают в руины. Когда я начинаю рисовать себе картины своего мужнего будущего – в голове мутится, сердце теснит.