Сол Беллоу - Хендерсон, король дождя

Я отвесил королеве глубокий поклон и выразил сожалению по поводу постигшей их засухи, мора скота и нашествия лягушек, а также надежду на то, что сейчас, когда чуть ли не единственной похлёбкой стали слезы, я не буду им в тягость. Итело перевёл мои слова; кажется, они пришлись ей по сердцу. Но даже когда я перечислял постигшие племя несчастья, королева не переставала улыбаться. Это тронуло меня до глубины души, и я дал себе клятву, что не буду знать покоя, пока не найду выхода. «Провалиться мне в тартарары, если я не истреблю чёртовых лягушек!»

Я дал Ромилайу знак приступить к раздаче подарков. Первым делом он вытащил пластиковый дождевик в такой же пластиковой упаковке. Мне было стыдно за такую дешёвку, но я оправдывал себя тем, что путешествовал на своих двоих. И потом, я собирался сделать для племени то, перед чем самые роскошные подношения будут выглядеть сущей безделицей. Но королева царственным жестом соединила запястья и похлопала. Дамы из её окружения последовали её примеру, а державшие на руках младенцев высоко подняли их в воздух, словно затем, чтобы необыкновенный гость запечатлелся в их памяти. Мужчины выражали свой восторг мелодичным свистом. Много лет назад сын моего водителя, Винс, пробовал научить меня так свистеть; я до боли растягивал пальцами рот, но так ничего и не добился. Так что теперь я решил, что в качестве вознаграждения за избавление от вредителей попрошу арневи научить меня свистеть.

Я сказал Итело:

— Пусть королева простит меня за неудачный подарок. Мне адски стыдно преподносить её величеству дождевик в засуху. Это все равно что насмешка.

Но он заверил меня, что королева довольна, и, по всем признакам, так оно и было. Я возлагал особые надежды на побрякушки и разные штучки-дрючки из ломбардов и гарнизонных магазинов на Третьей авеню. Принцу я презентовал компас с приделанным к нему маленьким биноклем, который не годился даже для наблюдений за птицами. Заметив, что сестра королевы, Мталба, курит, я вручил ей одну из своих австрийских зажигалок с длинным белым фитилём. Местами — это в первую очередь относится к бюсту — Мталба была так толста, что кожа порозовела от растяжения. В некоторых районах Африки, чтобы считаться красивой, женщина должна быть тучной. Тем не менее Мталба прибегла к декоративной косметике: выкрасила руки кунжутовым соком, а волосы топорщились от индиго. Она выглядела очень жизнерадостной и шаловливой — должно быть, была любимицей семьи. В бёдрах под свободным платьем она была широка, как софа. Она тоже приложила мою руку к груди, приговаривая: «Мталба охонто» («Мталба от вас в восторге»).

— Я тоже от неё в восторге, — сказал я принцу.

Я попросил его втолковать королеве, что плащ, в который она поспешила облачиться, так называемый ватерпруф, сделан из непромокаемой ткани, а так как он оказался в затруднении, лизнул рукав. Она истолковала этот жест по— своему и тоже лизнула мне руку. Я чуть не вскрикнул.

— Нельзя кричать, сэр, — поспешил предупредить Ромилайу. Я сделал над собой усилие и удержался. Королева облизала мне ухо, небритую щеку, а затем прижала мою голову к пышным телесам в области пупка.

— Это ещё зачем? — проворчал я.

Ромилайу кивнул косматой головой.

— Нормально, сэр. Все нормально.

Я понял, что это — особый знак внимания. Итело выпятил губы, показывая, что я должен поцеловать Виллатале в живот. Я проглотил слюну. Нижняя губа была рассечена: пострадала при моем падении во время борьбы. Рядом с моим лицом оказался узел из львиных лап. Я почувствовал старушечий пупок. У меня было такое чувство, будто я лечу на воздушном шаре над «Островами Пряностей», то бишь Молуккскими, и меня качают идущие снизу удушливые волны экзотических запахов. Впиваясь в губу, меня нещадно колола собственная щетина. По окончании торжественного эпизода, в ходе которого я в буквальном смысле соприкоснулся с исходившей от королевы эманацией власти, к моей голове потянулась Мталба, чтобы проделать то же самое, но я притворился, будто не заметил.

— Скажите, принц, почему в то время, когда все остальное племя в трауре, ваши тётушки находятся в отличном расположении духа?

— Они обе Битта — воплощение Биттаны.

Я принял «Битта» за искажённое bitter — «горький» — и страшно удивился.

— Воплощение горечи? Я не могу назвать себя крупным знатоком горечи и сладости, но если это — не пара счастливых сестричек, значит, у меня что-то с головой. Похоже, они веселятся напропалую.

— Да, Битта. Высшая степень Биттаны, — возразил Итело и приступил к объяснениям.

Оказалось, что Битта — это воплощение божественной сущности, подлинного совершенства, дальше некуда. Битта является мужчиной и женщиной одновременно. Виллатале, как старшая, обладает Биттаной в большей степени, чем Мталба. Некоторые люди из её свиты — её мужья и жены. Жены называют её своим мужем, мужья — женой, а дети — и мамой, и папой. Она парит высоко— высоко над мирскими заботами и делает все, что хочет, ибо продемонстрировала своё превосходство во всех сферах. Мталба тоже Битта, но пока что находится на пути к полному совершенству.

— Хендерсон, вы понравились обеим моим тётушкам. Это большая удача для вас.

— Серьёзно, Итело? У них обо мне сложилось хорошее мнение?

— Очень хорошее. Превосходное. Они восхищены вашей внешностью и знают, что вы положили меня на обе лопатки.

— Слава тебе, Господи, хоть кому-то я принесу пользу вместо того, чтобы, как обычно, быть обузой. Вот только скажите: неужели эти достойные женщины, воплощение Биттаны, бессильны против лягушек?

Он кивнул: да, бессильны.

Теперь пришла очередь королевы задавать вопросы, и она первым делом поинтересовалась, рад ли я, что посетил народ арневи. Разговаривая, Виллатале не могла ни секунды пребывать в неподвижности, а постоянно дёргала головой в знак благоволения, тяжело дышала и подносила ладонь к лицу.

У меня оказалось целых два переводчика, потому что Ромилайу тоже нельзя было сбросить со счётов. Мой проводник продемонстрировал развитое чувство собственного достоинства и доскональное знание правил придворного этикета, как будто всю жизнь провёл во дворце.

Потом королева пожелала узнать, кто я такой и откуда. Этот вопрос в значительной мере отравил мне удовольствие. Сам не знаю, почему мне так неприятно говорить о себе. Да и что сказать? Что я — денежный мешок из Америки? Может, она не представляет, что такое Америка: даже очень умные женщины бывают не сильны в географии, так как творят свой собственный мир. Лили, например, может нагородить вам кучу умных вещей о смысле жизни и о том, что можно, а чего нельзя, но вряд ли имеет хоть какое-то представление о том, куда течёт Нил — на восток или на юг. Чтобы ответить Виллатале, я должен был не просто назвать страну, но и добавить что-то ещё. Поэтому я долго стоял перед ней в молчании, выпятив брюхо и щурясь так, что мои глаза были практически закрыты. Но все равно я чувствовал на себе взгляды множества женщин, которые отрывали от груди младенцев и поднимали их над собой, чтобы те насладились знаменательным зрелищем. Африка — континент крайностей, так что арневи одобрили особенности моей внешности. Наконец младенцы начали реветь из-за того, что их разлучили с материнской грудью; это напомнило мне найдёныша из Данбери, которого моя непутёвая дочь Райси принесла домой. При этом воспоминании я совсем пал духом. Кто же я все-таки такой? Странствующий миллионер и бродяга. Грубый дикарь, каким-то образом затесавшийся в среду достойных людей. Человек, бежавший из родных мест, обжитых его предками. Тот, чьё сердце безустали повторяло: «Я хочу, я хочу, я хочу!» Который от отчаяния начал играть на скрипке и бежал из дома, чтобы взорвать сон своей души. Как объяснить пожилой королеве — которая уже успела облачиться в дождевик и даже застегнуть его на все пуговицы, — что я пренебрёг дарованными мне благами и пустился в дорогу в поисках выхода? Как объяснить ей то, что я и сам-то не вполне понимаю?