Александр Щёголев - Жесть

— Ага, Иуда из Кириафа не брезгует и баксами.

Реальность опять расползалась — в который раз за сегодняшний день. Реальность сместилась к краям, оставив в центре плоские яркие кляксы.

Все было понарошку!

— Подождите, подождите…

Ударил тот, который сзади. Узкое длинное лезвие вошло журналисту под левую лопатку и моментально вышло — как ужалило.

Илья остолбенел, беззвучно двигая губами. Пытался что-то произнести, но помешали кровавые слюни и кровавые сопли. Кровь заляпала ветровку. Доллары выпали из ослабевших пальцев…

Падающее тело нежно подхватили, оттащили на газон, уложили на землю. Затем умирающему журналисту разжали рот пошире и вогнали туда нож — по рукоятку. Острие вышло из затылка, пришпилив голову к опавшей листве, — точно жука в гербарии.

Выпученные глаза остекленели…

Убийцы работали споро и слаженно. Один снимал часы, второй опустошал карманы. Собрали с дорожки доллары. Протерли рукоятку ножа.

— Подбросить бы Ленскому его сраные баксы, да еще с запиской… — вслух помечтал самый разговорчивый из них.

Нет, нельзя было. Местный игемон, известный под кличкой «Нигилист», повелел, чтоб никакой политики, чтоб нападение выглядело, как чистая уголовщина. С другой стороны, эта падаль и не тянула на Иуду из Кириафа, не тот масштаб предательства, мягко говоря.

…Через пару-другую минут две поджарые тени бежали трусцой — прочь от места преступления. На проспекте их ждала машина: они с ходу нырнули в салон, — и нет никого.

Илья остался лежать. Нож торчал изо рта — на память ментам. Стильные черные одежды были безнадежно испачканы красным.

Тьма поглотила своего незадачливого поклонника — с тем же равнодушием, с каким поглощает всех прочих ничтожеств, полагающих себя избранными.

Магнитофон на плече у громилы по имени Валя весело наяривал:

Берия вошел в сарай ритмично, словно танцевальные па совершал. Он был меломан и эстет, хоть и зарабатывал на жизнь отнюдь не красивыми делами.

— Ба! — воскликнул он. — Волшебная сила искусства! Валечка уже на кухне… самогон на столе — вижу… магнитофон орет… а спит у нас кто? Хозяин дома? Не пора ли его будить или это моветон? А, хозяйка?

Зойка бесновато озиралась:

— Не запылились… Шатуны чертовы…

Валя молча сгрузил магнитофон к стеночке. В руке у него остался только большой электрический фонарь.

— Добрейший вечерочек, братья и сестры, — дурашливо объявил Берия. — Глянь-ка, Валя, достойно гуляют люди!

Он сделал широкий жест, объемлющий и храпящего Лютика, и Зойку с Мариной, находящихся в легком ступоре. Он — натурально! — чем-то смахивал на Лаврентия Павловича: очки, больше похожие на пенсне, плюс кепка, да и росточек его — не сравнить с Валей или тем же Лютиком.

— Гостью, смотри-ка, принимают, — толкнул он товарища.

— Красавицу, — одобрительно подтвердил тот и направил на женщин луч своего фонаря.

Зойка отвернулась, глядя застывшим взором в одну точку. Марина заслонилась рукой, морщась. Ее, откровенно говоря, здорово подташнивало.

— И квасят, — сказал Берия с завистью. — Ох, квасят…

— Золотые слова, — поклонился он магнитофону.

Некоторое время «шатуны» пристально разглядывали всю честную компанию. Обратили внимание на то, в каком положении находится гостья. Берия, поигрывая плечами, вальяжно прошелся по сараю. И вдруг Марина заметила у него на плече… свою сумочку!

— Что хозяйка, к столу не пригласишь? — бросил он. — Посидим туда-сюда, глядь, и вечерок скоротаем…

Зойка не отреагировала.

— Чего-то слабо рады нам здесь, — огорчился Валя.

— Но мы все равно присядем. Потому как разговор есть… даже два разговора!

Оба уселись за стол, взяв со стеллажа пару жестяных кружек.

— Лаврентий, — представился один Марине.

— Валентин, — не отстал второй.

С большим достоинством они это сделали. Ну, прямо интеллигенты в десятом поколении.

— Марина, — сказала гостья, решив после сумочки ничему не удивляться. — Лаврентий — грозное имя. Лаврентий Берия…

— Пф-ф! — человек изумился. — Предупреждали меня… Ну, в общем… фамилия у меня другая, но если вам нравится, можете меня и так называть. Польщен буду.

Валентин разлил всем косорыловки. Поднял свою кружку — готовый чокнуться с кем угодно, лишь бы немедленно выпить. Но Лаврентий остановил его руку:

— Есть тост. За радость, братья и сестры! Без нее жизнь — не жизнь…

поставил магнитофон окончательный диагноз и ненадолго затих.

Гениально, подумала Марина. Курить и вправду опять захотелось, да сигарет нету… И жить не просто страшно, а панически страшно… особенно, когда тебе не двадцать, а полный тридцатник…

— Я правильно говорю, русалочка? — Берия покосился на нее бесноватым глазом.

— Русалки — это миф, — парировала она.

— А кто осенью в ручьях купается?

Крыть Марине было нечем. Берия с ходу выпил, отставив локоть под прямым углом. Марина, не раздумывая, выпила тоже. Остальные присоединились. Берия крякнул, закурил сигарету «Парламент», кинул пачку на стол:

— Всем. Валек, прокрути-ка песенку назад, уж больно душевная.

Марина облизнулась на сигареты, но брать не стала.

Повисла тяжелая пауза. Валентин занимался магнитофоном. Зойка потянулась:

— Ну и какой разговор?

— Для разгона — самый обычный, — улыбнулся Берия. — Но ласковый твой, я гляжу, обледенел крепко…

— Обл Яденел он, а не обледенел, — помрачнела Зойка. — Приходи лучше завтра.

Какое-то время молчали. Нарушил молчание Валентин — сказал, подвигав глазами и скулами:

— Но и к тебе, Зоя, есть вопрос.

Зойка перевела на него взгляд.

— Гостья твоя… — начал он.

Она не дала ему закончить реплику:

— А это подруга моя! С детсада. Добрая баба. Артистка…

— И поэтому вы ее так задвинули?

— Да никак не задвинули! Дурачились просто!

Валентин откинулся на стуле:

— Ах, вот что…

Все понял. Также все поняла и Марина — не спасет ее никакая Зойка.

— Вы, гражданочка, давно здесь? — поинтересовался Берия, сверля Марину чекистским взглядом.