Юрий Поляков - Подземный художник

Зато Благонамеренная Дама (или просто Дама) всегда, с самого детства, говорила голосом мамы — Татьяны Игоревны, потомственной учительницы, женщины настолько собранной и правильной, что Николай Павлович, покойный Лидин отец, переступая порог дома, сразу чувствовал себя проштрафившимся учеником. Ему-то чаще всех и доставался этот упрек: «Ну, прямо из пятнадцатой школы!» Он страшно обижался и переживал, потому что в пятнадцатой школе учились умственно неполноценные дети. Кстати, когда Лида, вдохновленная победой в городском конкурсе красоты, объявила матери, что едет в Москву сдавать экзамены в театральное училище, расстроенная Татьяна Игоревна твердила про 15-ю школу до самого отъезда дочери. Отец на всякий случай помалкивал.

Зато влюбленный в Лиду одноклассник, Дима Колесов, твердо верил в успех задуманного. Он где-то прочитал интервью известного московского режиссера, горько сетовавшего на острую нехватку красивых молодых талантливых актрис, и считал, что именно его подруга восполнит этот бедственный столичный дефицит. Они встречались на тайной скамеечке в зарослях одичавших вишен, и Дима, сорвав неумелый девичий поцелуй, повторял, задыхаясь:

— Ты даже не понимаешь, какая ты красивая! Не понимаешь!

«А ты уверена, что у тебя есть талант?» — поддавшись материнским опасениям, выпытывала Дама.

«Не дрейфь, прорвемся!» — успокаивала Оторва.

Два эти голоса — Оторва и Дама — вели меж собой постоянный спор, доказывая каждая свою правоту, а Лиде оставалось только делать выбор, что было непросто.

Узнав о благополучном поступлении дочери (Лида очень понравилась принимавшему экзамены знаменитому актеру), Татьяна Игоревна была крайне удивлена и вместо поздравлений зачем-то стала по телефону рассказывать дочери про то, что Колесов с треском провалился в институт и теперь Димина мамаша с ней не здоровается, так как убеждена: сын не поступил, потому что голова у него была забита несвоевременными любовными глупостями. Зато Николай Павлович, игравший когда-то в студенческом театре, пришел в неописуемый восторг. Родители часто оставляют детям в наследство свои неосуществленные мечты. И напрасно.

…Через полчаса художники, побросав клиентов, сгрудились вокруг почти оконченного портрета.

— Ну и гад же ты, Лихарев! — восхищенно вздыхал псевдо-Сезанн.

Володя, побледневший и весь покрытый испариной, тихо распорядился:

— Лак!

Ему тут же подали баллончик с надписью «Прелесть». Он выпустил коническое облачко, и в воздухе запахло парикмахерской.

— А это зачем? — спросила Лидия Николаевна.

— Чтобы рисунок не стерся со временем, его надо зафиксировать.

— А почему лаком для волос?

— Для красоты. Хотите взглянуть?

— Конечно, хочу.

Володя еще раз внимательно посмотрел на рисунок и медленно повернул папку. Несколько минут Лидия Николаевна вглядывалась в лицо, живущее на бумаге. Сходство художник схватил изумительно, причем сходство это было словно соткано из бесчисленных, нервно переплетенных линий. Казалось, линии чуть заметно колеблются и трепещут на бумаге. Но больше всего поразило ее выражение нарисованного лица, исполненное какой-то печальной женской неуверенности, точнее сказать, ненадежности.

— Непохоже? — улыбнулся Володя.

— Похоже… Разве я такая?

— Да, такая. Я вас предупреждал. Давайте лучше я оставлю рисунок у себя!

«Пусть оставит у себя!» — маминым голосом посоветовала Дама.

«Щас! Может, этот Володя потом прославится. И будешь рвать на себе волосы эпилятором! Забери, но от Эдика спрячь…» — распорядилась Оторва.

— Костя, возьмите портрет! — приказала Лидия Николаевна. — Сколько с меня?

— А сколько не жалко! — художник изобразил дурашливый лакейский поклон.

— Костя, заплатите пятьсот долларов!

Подземные художники, услышав сумму, зароптали.

— Ско-олько? — опешил телохранитель. — Лидия Николаевна, да у них тут красная цена — пятьсот рублей! За свой я вообще двести отдал! — и он показал хозяйке лист, с которого гордо смотрел супермен-красавец с эстетично травмированным носом.

— Делайте, что вам говорят!

— Тогда вместе с папкой давай! — скрипучим голосом приказал охранник, протягивая художнику деньги.

Тот взял и глянул на богатейку с грустным лукавством, будто заранее извиняясь за какой-то неочевидный до поры подвох.

— Лидия Николаевна, — улыбнулся Володя, аккуратно уложив доллары в напоясную сумочку. — Я пошутил про тайну…

— Зачем?

— Просто так…

Выйдя из подземного перехода на раскаленную московскую поверхность, женщина остановилась.

— Забыли что-нибудь? — спросил телохранитель.

— Костя, — поколебавшись, сказала она. — Я хочу попросить вас об одной услуге!

— На то и приставлены.

— Не надо рассказывать Эдуарду Викторовичу про этот портрет!

— Почему?

— Потому. Возьмите себе пятьсот долларов — и пусть это останется между нами.

— А инструкция?

— Что вам важнее: инструкция или моя просьба?

— Ладно, не скажу…

«Мерседес» с синеватым рыбьим отливом медленно тронулся, пересек сплошную разметку и, свернув направо, исчез в тоннеле. На его место, видимо, сбитый с толку, тут же пристал обшарпанный «Жигуль» с калужскими номерами. Постовой радостно встрепенулся и хозяйственной поступью направился к простодушному нарушителю.

Две дамы, закутанные в белые махровые халаты, сидели в плетеных креслах у края бассейна с минеральной водой, доставляемой в Москву из Цхалтубо специальными цистернами. На столике перед ними стояли высокие бокалы с черно-красным, как венозная кровь, свежевыжатым гранатовым соком. На головах у женщин были тюрбаны, а лица светились той младенческой свежестью, которую сообщают коже целебные косметические маски, стоящие бешеных денег.

Одна из них, уже известная нам Лидия Николаевна, улыбаясь, слушала подругу.

— Ты представляешь, Рустам просто очертенел от ревности! Отобрал у меня мобильник.

— А телефон-то зачем отобрал?

— Зольникова, ты действительно не понимаешь или прикидываешься?

— Не понимаю.

— Рустамке рассказали, как одному банкиру жена изменяла. С помощью мобильника.

— Как это?

— А вот так это! Он ее запер от греха, а она что придумала! Договорилась с любовником, тот ей звонил, ну и…

— Что «ну и…»?

— У тебя в голове мозги или тормозная жидкость? Телефон-то с виброзвонком! Ясно?

— Да ну тебя! Вечно ты…

— Вечно не вечно, а телефон Рустамка у меня отобрал. Просто какой-то горный Отелло! Слушай, а Эдик ревнивый?

— Конечно.

— Слушай, неужели ты ему еще ни разу не изменила?

— Зачем?

— Вот и я каждый раз думаю: зачем? У нас во дворе были качели. С них одна девчонка упала и разбилась. Об асфальт. Мама мне запрещала к ним близко подходить. А я все равно качалась — тайком. Потом шла домой и думала: зачем? Ничего не меняется — все как в детстве. Только качели разные…