Юрий Поляков - Подземный художник

— Смотри не расшибись!

— Это ты, Зольникова, смотри не расшибись! С Мишенькой…

— Что?

— Ой, только перед подругой не надо! И он тебе нравится. Я-то вижу!

— Ну и что, если нравится? Иногда попадаются интересные мужчины. Смотришь и думаешь: если бы у меня была еще одна жизнь, то, возможно, я провела бы эту жизнь с ним.

— А если смотаться на недельку в ту, другую жизнь — и назад. Как?

— Нет, я так не умею. Но даже если бы умела… Нет! Эдик сразу догадается.

— Дура ты, Зольникова! Ни у одного Штирлица не бывает таких честных глаз, как у гульнувшей бабы! В Библии так и написано: не отыскать следа птицы в небе, змеи на камнях и мужчины в женщине…

— В Библии? И давно ты читаешь Библию?

— Ну, ты спросила! Я что, старуха? Я в Марбелле с одним журналистом познакомилась. Отличный парень. Бисексуал. Он про церковь разоблачительные статьи пишет. Библию наизусть знает. В этом году опять туда приедет. Ты-то собираешься?

— Не знаю. Я еще Эдику ничего не говорила.

— Давай я скажу?

— Не надо, я сама. Плавать пойдем?

— Не хочется.

— А мне хочется.

Лидия Николаевна встала, размотала тюрбан, сбросила халат и потянулась с той откровенностью, какую могут себе позволить только женщины, одаренные безупречной наготой. Нинка посмотрела на подругу с завистливым восхищением.

— А подмышки чего не бреешь? Опять, что ли, модно?

— Просто забыла, — она пожала голливудскими плечами, с разбега нырнула в минеральную синеву и поплыла под водой.

«Будь осторожна! — предупредила Дама. — Если это уже заметила Нина, скоро заметят все!»

«А что они заметят? Баба должна нравиться мужикам, — вмешалась Оторва. — Пусть Эдик тоже немного подергается, а то, понимаешь, купил себе рабыню Изауру. Как он тебя еще к гинекологу отпускает?»

Лидия Николаевна плыла, радостно одолевая тяжелую нежность сопротивляющейся воды. Она наслаждалась своим молодым, свежим и сильным телом. Но в этом монолитном телесном счастье брезжила какая-то тайная, мучающая ее трещинка. И чем полноценнее была радость плоти, тем болезненнее ощущалась эта внутренняя тоска.

Когда она подплыла к краю бассейна, Нинка протянула ей мобильник:

— Майкл!

— Меня нет…

— А где ты?

— Не знаю.

— Ну и дура! — покачала головой Нинка и сообщила в трубку: — Сэр, интересующая вас дама в душе. Примите искренние соболезнования. А я не могу заменить вам ее хотя бы частично? Очень жаль! До свидания!

— Чего он хотел? — вытираясь пушистым полотенцем, спросила Лидия Николаевна.

— Тебя.

— А почему звонил тебе?

— Потому что он настоящий джентльмен и заботится о репутации замужней женщины. О таком любовнике, Зольникова, можно только мечтать!

— Нет, он просто знает, что Эд смотрит распечатки моих разговоров, и боится.

— Слушай, я давно тебя хотела спросить, кто лучше: Эдик или Сева?

— В каком смысле?

— В том смысле, от которого сливки скисли! — захохотала Варначева.

— А разве это можно сравнивать?

— Или! Мужики-то нас все время сравнивают. Только тем и занимаются.

— Не знаю, в голову не приходило.

— Врешь, Зольникова!

Одеваясь, Лидия Николаевна вдруг вообразила себя в постели с мужчиной, который странным образом был одновременно и Севой Ласкиным, и Эдиком, и еще немножко Майклом Старком…

«Ужас!» — истерично крикнула Дама.

«Да брось ты! Ничего страшного, — успокоила Оторва. — Женщины почти никогда не осуществляют своих сексуальных фантазий!»

«Откуда ты знаешь?»

«В книжках написано!»

Как обычно, к вечеру съезд с Окружной на Рублевку был забит машинами. К застрявшему в пробке «мерседесу» подбежал чернявый оборвыш и грязной тряпкой принялся протирать чуть запылившееся боковое зеркало. Костя ругнулся, нажал кнопку — темное стекло уехало вниз, и перед мальчонкой возникло страшное лицо с перебитым носом. На мгновение ребенок от ужаса замер, а потом пискнул, как мышь, и бросился наутек.

— Костя, ну зачем вы так? — упрекнула Лидия Николаевна. — Он же маленький!

— Подождите, вырастет! Лет через десять эти хохлоазеры всем покажут!

— Кто покажет?

— Хохлоазеры.

— Какие еще хохлоазеры? Откуда они возьмутся?

— Уже взялись. На рынках кто торгует? Хохлушки. А хозяева у них кто? Азербайджанцы. Сами понимаете, чем они там по вечерам в своих контейнерах занимаются. Бабы жалостливые: рожают. А дети потом, как крысята, бегают. Москва для них — большая помойка. Мы — враги. Одного гаденыша поймали — гвоздь в тряпку спрятал и вроде как пыль с машин стирал. Одно слово — хохлоазеры!

— Замолчите! — Лидия Николаевна посмотрела в окно и увидела все того же оборвыша, с показной старательностью драившего стекла «БМВ». — Пойдите и дайте ему денег!

— Не пойду.

— Почему?

— Он меня не подпустит.

— Леша, выйди и дай ему сто рублей.

Водитель хмыкнул, вылез из машины, подкрался к мальчику и ловко схватил за шиворот. Ребенок сжался, словно ожидая удара. Получив вместо тумака деньги, он посмотрел на странный «мерседес» с угрюмым любопытством и спрятал купюру в карман. В это время пробка пришла в движение, стоявшие сзади машины нервно засигналили, и Леша бегом вернулся к рулю.

— Зря вы это, Лидия Николаевна, — проворчал он, трогаясь. — Все равно пахану отдаст.

Вырулили на извилистое ухоженное Рублевское шоссе, стиснутое соснами и особняками. Здесь даже асфальт был ровнее, чем в Москве. Казалось, к искусственной кондиционерной прохладе, заполнявшей автомобиль, прибавился запах живой хвои. Зазвонил мобильный телефон. Это был муж.

— Ты где? — спросил Эдуард Викторович.

— Уже на Рублевке. Скоро приедем.

— Я жду тебя.

Лидия Николаевна за три года брака успела хорошо изучить своего повелителя и знала: слова «Я жду тебя» вместо «Я тебя жду» означают, что он чем-то недоволен.

Она даже и не мечтала стать женой миллионера. К зависти Нинки, Лида собиралась замуж за их однокурсника, необыкновенно талантливого актера Севу Ласкина, которому преподаватели прочили славу второго Смоктуновского. Чем-то Сева был похож на этого художника… Володю Лихарева. И волосы тоже стягивал косичкой. В дипломном спектакле он сыграл Несчастливцева — и все просто рыдали от восторга.

Сева происходил из интеллигентного московского клана, известного большими революционными заслугами: во время нэпа его прадед был заместителем председателя Концессионого комитета. Но Ласкин рано лишился отца, считавшегося в роду мечтательным неудачником, и жил в коммуналке с вечно хворавшей матерью. Однажды он повел невесту на день рождения к своему двоюродному брату, и Лида долго не могла оправиться от увиденного. Она даже не представляла себе, что бывают такие огромные квартиры, заставленные и завешанные музейным антиквариатом. Богатые родственники тем не менее относились к бедному Севе с трогательной заботой и гордились его грядущей актерской славой.