Шервуд Андерсон - Из ниоткуда в ничто

Мать сидела на крыльце, ожидая ее, а на узком крылечке перед соседним домом сидел Мелвил Стонер. Розалинда заметила его, когда быстро проходила мимо, и слегка вздрогнула. «Что за мрачная ястребиная фигура! Он живет мертвечиной, мертвыми проблесками красоты, мертвыми старыми звуками, услышанными в ночи!» — подумала она. Подойдя к дому Уэскоттов, она легла на крыльце на спину, закинув руки за голову. Мать сидела рядом в качалке. На углу горел уличный фонарь, и лучи света проникали сквозь ветви деревьев, падая на лицо матери. Каким белым, неподвижным, мертвенным оно было! Бросив на него взгляд, Розалинда закрыла глаза. «Не надо! У меня пропадет мужество!» — подумала она.

Она могла не спешить с сообщением, ради которого приехала. Отец вернется не раньше, чем через два часа. Тишину деревенской улицы нарушил шум, поднявшийся в доме напротив. Два мальчика затеяли какую-то игру, бегали из комнаты в комнату по всему дому, хлопая дверьми и крича. Заплакал грудной ребенок, потом послышался, укоризненный голос женщины.

— Тише, вы! Тише! — говорила она. — Разве вы не слышите, что разбудили ребенка? Будет мне теперь хлопот, пока он не уснет снова!

Розалинда сплела пальцы и крепко стиснула руки.

— Я приехала домой, чтобы сказать тебе кое-что. Я полюбила одного человека и не могу выйти за него замуж. Он намного старше меня и уже женат. У него двое детей. Я люблю его, думаю, что и он меня любит… знаю, что любит. И я хочу принадлежать ему. Я хотела приехать домой и сказать тебе, прежде чем это случится, — произнесла она тихим и ясным голосом. Она задавала себе вопрос, не слышит ли Мелвил Стонер ее признание. Ничего не произошло. Кресло, в котором сидела мать Розалинды, медленно качалось взад и вперед, издавая легкий скрип. Скрип не прекращался. В доме по ту сторону улицы ребенок перестал плакать. Для того чтобы сказать эти слова матери, Розалинда приехала из Чикаго, и вот слова были сказаны; она чувствовала облегчение, была почти счастлива. Воцарившееся между двумя женщинами молчание длилось и длилось. Мысли Розалинды блуждали. Сейчас мать что-нибудь ответит. Вероятно, она осудит ее. Возможно, мать не произнесет ни слова, пока не вернется отец, и тогда расскажет ему. Наверно, они осудят ее, будут считать безнравственной и потребуют, чтобы она покинула их дом. Все равно!

Розалинда ждала. Как у Уолтера Сейерса, сидевшего в саду, сознание, казалось, покинуло ее, куда-то унеслось. Оно умчалось от матери к человеку, которого она любила.

Как-то вечером, в точно такой же тихий летний вечер, как сегодня, Розалинда поехала с Уолтером Сейерсом за город. До того он много раз разговаривал с ней, изливал ей свою душу по вечерам или на протяжении долгих часов в конторе. Он нашел в Розалинде человека, с которым мог разговаривать, хотел разговаривать. Какие стороны жизни он открывал перед ней! Разговоры длились без конца. В ее присутствии Уолтер чувствовал какое-то облегчение, и напряженность, ставшая для него привычным состоянием, ослабевала. Он рассказал ей, как хотел стать певцом и как отказался от своего намерения.

— Дело не в моей жене и не в детях, — сказал он, — Они могли бы прожить без меня. Беда в том, что я не мог прожить без них. Я неудачник, с самого начала, был обречен стать неудачником, и мне необходимо было что-то, к чему я мог бы прилепиться, что-то, чем я мог бы оправдать свою неудачу. Теперь я это понимаю. Я предназначен для повиновения. Я больше никогда не попытаюсь петь, потому что у меня есть, по крайней мере, одно достоинство: я знаю, что потерпел неудачу; я приемлю ее.

Вот что сказал Уолтер Сейерс, а затем в тот летний вечер за городом, когда она сидела рядом с ним в его машине, Уолтер неожиданно запел. Перед тем он открыл ворота фермы и молча повел машину по поросшей травой узкой дорожке и дальше по лугу. Фары были выключены, и автомобиль еле двигался. Когда он остановился, подошли коровы и стали поблизости.

Тогда Уолтер запел, сначала тихо, а затем все смелей, по мере того как он снова и снова повторял песню. Розалинда была так счастлива, что ей хотелось закричать на весь мир. «Это благодаря, мне он может теперь, петь!» — с гордостью подумала она. Как сильно любила она в это мгновение Уолтера, и все же, возможно, чувство, которое она испытывала, было, в сущности, не только любовью. К нему примешивалась гордость. Для Розалинды это был миг торжества. Уолтер выбрался к ней из тьмы, из темной пещеры неудачи. И рука протянутая ею, придала ему мужества.

Розалинда лежала на спине у ног матери на крыльце дома Уэскоттов, пытаясь думать, стараясь сама разобраться в своих ощущениях. Она только что сказала матери, что хочет отдаться этому человеку, Уолтеру Сейерсу. Едва сделав это признание, она уже спрашивала себя, вполне ли оно соответствует истине. Она была женщина, и ее мать была женщина. Что может сказать ей мать? Что говорят матери дочерям? Мужское начало в жизни — чего оно требует? Розалинда не вполне ясно понимала свои собственные желания и стремления. Возможно то, чего она требовала от жизни, могло быть достигнуто путем какого-либо общения с другой женщиной, с матерью. Как странно и прекрасно было бы, если бы матери могли вдруг начать петь своим дочерям, если бы из тьмы и безмолвия старых женщин могла прозвучать песня!

Мужчины приводили Розалинду в смущение, всегда приводили ее в смущение. Взять хотя бы сегодняшний вечер, когда отец впервые за долгие годы по-настоящему посмотрел на нее. Он остановился перед ней, когда она отдела на крыльце, и в его глазах было что-то необычное. Какое-то пламя вспыхнуло в его старых глазах, как подчас оно вспыхивало в глазах Уолтера. Неужели этому пламени суждено испепелить ее? Неужели участь женщин в там, чтобы их испепеляла мужчины, и мужчин — в том, чтобы их испепеляли женщины?

В саду час назад она отчетливо ощущала присутствие двух мужчин, Мелвила Стонера и Уолтере Сейерса, шедших к ней, бесшумно ступавших по мягкому ковру, из отбрасываемых деревьями теней.

Они снова шли к ней. В своих мыслях она придвигались все ближе и ближе к ней, к ее истинной сути. Улица и весь город Уиллоу-Спрингс были окутаны покровом тишины. Не была ли это тишина смерти? Не умерла ли мать? Неужели мать, сидящая здесь рядом в кресле, теперь мертва?

Тихое поскрипывание качалки все продолжалось. Из двух мужчин, дух которых, казалось, витал над Розалиндой, один, Мелвил Стонер, был смелый и коварный. Он находился слишком близко от нее, слишком много знал о ней. Он ничего не боялся. Дух Уолтера Сейерса был милосерден. Уолтер был человек чуткий, мягкий. Девушку охватил страх перед Мелвилом Стонером. Он находился слишком близко к ней, знал слишком много о темной, бессмысленной стороне ее жизни. Розалинда повернулась на бок и пристально вглядывалась в темноту, в сторону дома Стонера, вспоминая детство. Этот человек был физически слишком близко. Слабый свет далекого уличного фонаря, падавший на лицо матери, проникал сквозь ветви деревьев, скользил над верхушками кустов, и Розалинда смутно различала фигуру Мелвила Стонера, сидевшего перед своим домом. Ей хотелось, чтобы можно было усилием мысли уничтожить этого человека, стереть солнца земли, добиться, чтобы он перестал существовать. Он ждал. Когда ее мать уйдет спать и когда она сама поднимется в свою комнату и будет лежать без сна, он нарушит ее уединение. Возвратится домой отец, волоча ноги по тротуару. Он войдет в дом Уэскоттов и выйдет через черный ход. Накачает насосом ведро воды, внесет его в дом и поставит на ящик у кухонной раковины. Потом заведет часы. Он…