Виктор Ремизов - Кетанда

И он почему-то уже не боялся ничего. Устал, наверное. Не торопясь поднимался по лестнице. Доктор велел медленно ходить.

Дверь была не заперта. Ленка сидела на кухне, оперевшись на край стола, только что вошла, видно, и внимательно смотрела на него. У ног сумки стояли неразобранные. С картошкой.

«Как и дотащила-то», — подумал Миша. Он никогда ее не провожал и не встречал, только в молодости, а тут ему вдруг жалко стало, что не сходил к остановке.

Ночью Мише вызвали скорую, и увезли в больницу. Анька Новичкова не спала. Все из окошка выглядывала — не помер ли. Хотела выйти, у Ленки спросить, но не вышла.

А тополь на другой день покололи и сложили в дровник к бабе Ксении.

Новичков с Тренкиным покололи.

Митя Переверзев был человеком обязательным. Наверно, поэтому и обязанностей у него было невпроворот. У него была газета, в которой он работал главным редактором. Были хозяева этой газеты. Много разных друзей. Старики-родители. Ну и жена, конечно, и двое детей — Юра и Катька. В последний год еще подруга была. Красивая и замужняя.

Может, в этом и нет ничего особенного — более-менее как у всех. Но Митя был обязательным. Он честно старался сделать все, что должен был, и у него не получалось. Другие как-то плюют да и живут себе, но то — другие, а Мите от этих несделанных дел — тоскливо, а иногда и страшно становилось.

А случилось-то, собственно, вот что. Обязательный человек Митя Переверзев опоздал на самолет. Должен был лететь в командировку в Италию на три дня. По дороге из дома в аэропорт заскочил к подруге — иначе обиделась бы — и опоздал.

Он влетел на стоянку в Шереметьево и окончательно понял, что бесполезно. Посадка давно закончилась. Митя ткнулся лбом в руль и тихо выругался.

Было раннее мартовское утро. С темного еще неба снежная крупа косо влетала в желтый свет фонарей и противно, назойливо секла по стеклам, как будто точно зная, что в этой машине сейчас никого не должно быть. Митя чувствовал себя виноватым, что нечаянно нарушил какое-то правильное течение жизни, и теперь одиноко, как наказанный сидел в своей машине и барабанил пальцами по рулю, а жизнь равнодушно текла мимо.

«Странно, — растерянно морщился Митя, — только что несся как угорелый, и вот уже никуда не надо. В редакцию — рано, домой — крюк большой, да и Ольга расстроится». Подумал вернуться к подруге, но это уже было невозможно, и не хотелось… ладно бы ждала. Он вспомнил, как идиотски хмурясь на соседские двери, названивал к ней и как она наконец выглянула заспанная и обниматься начала прямо в прихожей, хотя видно было, что ей больше хочется спать.

Этим ранним, хмурым и колючим московским утром его нигде не ждали. Митя нервно сдавил руль и не без зависти вспомнил своего легкомысленного дружка Сашку. Тот бы сейчас усвистел куда-нибудь. В Питер или к себе в тверскую деревню. И думать бы не стал. Прогулял бы всю «командировку» и еще хохотал бы потом, довольный.

И Митьке почему-то так легко стало от этой мысли, что на развилке из Шереметьева, руки сами собой, бездумно крутанули руль в сторону области. И он поехал из Москвы. Почему он так сделал, он не знал. Наверное, потому что всегда ведь можно повернуть назад. Вскоре он уже и пожалел, и подумал, что надо разворачиваться, но разворот был где-то впереди, а мысль о Москве, хоть и была правильной, но совсем не грела. Он там был никому не нужен.

Митя свернул на обочину и остановился. Закурил. Вокруг было темно и пусто. Все еще спали. Единственное место, куда ему сейчас хотелось, была Сашкина изба. Прямо в глазах стояла — маленькая, в глуши, в снегах, на берегу замерзшей лесной речки. Но вот так, взять все да и бросить, он не мог. Он понимал это, морщился и пускал дым в щелку. Хотя бы на пару дней… и чтобы никто не дергал. Приехал бы, печку затопил. Повалялся, книжку почитал. Там у Сашки грибы сушеные — суп сварю. Нечаянно, будто сосулька с крыши, вспомнилась заспанная подруга в прозрачной сорочке и облаке духов… и муж, который должен вернуться часа через три. Он нахмурился и выехал на дорогу. И так ему захотелось запаха сушеных грибов в теплой избе, что он утопил педаль до пола.

Дорога была пустая. Машина легко полетела по шоссе.

Деревушка, куда он ехал, была совсем маленькой, всего восемь дворов. Дальше — вообще никаких дорог: леса да клюквенные болота. Серенькие, доживающие свой век избы рассыпались по косогору, не близко друг к другу, смотрели окошками на речку, на другой ее берег с зеленым сосновым бором. Зимой там никто не жил, и речку и всю деревню по самые окна заносило снегом, и она казалась заброшенной. Только в одном доме должны были жить дед с бабкой. Митя не был здесь лет шесть.

За Бологим асфальт перешел в грунтовку. Дорога запетляла сосновыми лесами. Митя, угадывая нужные повороты, вспомнил, что последние восемь километров никогда не чистились. Решил, что бросит машину и пойдет пешком, но, подъехав к развилке, увидел дорогу — тракторными волокушами возили сено. Он аккуратно миновал заснеженное поле. Колея была такой кривой и глубокой, что даже странно было, как он не застрял — но он не застрял, а за полем начался лес. Снега стало меньше, он ехал смелее, с удовольствием глядя по сторонам. Окошко открыл, втягивая в себя забытый запах зимнего сосняка.

На полпути дорога вышла к речке, и Митя остановился.

Когда-то давно, двадцать лет назад, студентами еще, они часто здесь бывали. Пешком ходили, и тут, в старом сосновом бору, на берегу реки всегда перекуривали. А однажды, вчетвером, кажется, Сашка, Леха, Варламыч и он, — на радостях, что деревня уже рядом, так наклюкались, что еле дошли. Он и теперь заволновался, давно не был, вдруг что-то уже не так. Вышел из машины. Даже в такую хмурую промозглую погоду здесь было хорошо. Тяжелый мартовский ветер давил по вершинам, шумел, гнул мохнатые ветви, а внизу, среди кряжистых, с обломанными суками стволов, было тихо и спокойно. Московские дела вдруг мелькнули. Все сразу. Скопом. Мелькнули и исчезли, как порыв ветра. Митя улыбнулся и завел мотор. Не было никаких дел. Вот только эта белая, подмерзшая гусеничная колея с клоками сена, в которой никак нельзя застрять.

До дома он не доехал, тракторный след перед самой деревней свернул в сторону, и дальше по улице лежал нетронутый снег. Не было стариков. И дымом не пахло, и тропинки не набиты — может, уже и померли… Вспомнилось, как милый и скромный дядь Жора всегда приходил с картошкой, солеными грибами и брусникой. Потоптавшись неловко, присаживался поговорить. Он бы, наверное, и сейчас пришел. Хорошие были старики. И Митя действительно хорошо про них думал, но еще больше радовался тому, что деревня пустая. Никого сейчас не хотелось.

Митя закрыл машину, взял сумку с «итальянскими» вещами и пошел. Сашкина изба стояла на краю деревни, и он набрал полные туфли снега, пока лез по сугробам, но когда издали еще увидел знакомую крышу, старую развесистую березу у крыльца, невольно заулыбался. Он осторожно перебрался через занесенную снегом калитку, но у самого дома ухнул почти по пояс, дернулся было вылезти, и не смог. Рассмеялся, достал сигареты. Ногам было мокро и холодно, а он сидел по уши в снегу и сладко курил.