Генрих Ланда - Бонташ

Мы возвращались втроём – Митя, Фимка и я. Митька побежал на трамвай, а мы, пройдя наши парадные, пошли, беседуя, по Владимирской. О чём мы только не говорили – о прелести содержательной беседы, об описании пейзажа, о Шолом-Алехеме и Алишере Навои, о Шота Руставели и арабских цифрах, о прогрессе и смысле жизни, о счастьи и несчастьи, о железобетоне и деньгах; и всё было умно, интересно и спокойно. Фимка восхитился моей мыслью о том, что деньги – аккумулятор энергии, и на прощание крепко пожал мне руку и, кажется, пожелал пятёрку назавтра. Было без четверти двенадцать.

А сегодня – экзамен, и конечно – общеизвестная задача с пирамидами. Дураки!

8 июня.

Да, дрянное дело. Грязная история – эти медали, экзамены. Какие-то закулисные дела, тёмные махинации. Отец Карпухина не вылазит из школы, вырывает зубами медаль своему сынку. Геркин папа нажимает все кнопки в его школе. Ходят тёмные сплетни о прошлых годах.

Седьмой вальс Шопена. Он у меня в сборнике. Я сам смеюсь над этим, и, конечно, это всё придуманная для развлечения ерунда, но мне он как-то особенно мил. Этот вальс на школьном вечере играла М. Удивительная вещь: идут месяцы, появляются и исчезают знакомые, а эта метка не стирается. Вернее – эта царапина, этот быстрый и лёгкий порез не заживает, он всё время открыт. Вот фантазия!

А что, если взять, да и выучить этот вальс?.

Завтра экзамен по геометрии, устной.

13 июня.

Конец! С математикой покончено. Уже семь экзаменов. Теперь на очереди украинская литература.

Где-то там играют вальс, а может, танго, а это влияет соответствующим образом. Смеркается.

Про что же мне сегодня писать? Про то ли, что я совсем не подготовился, что я не знаю, что буду делать на экзамене, про что писать… "Там надежда уж на бога…" Или про то, что я вижу вокруг? Интересно ли это? Как работают экскаваторы на Крещатике, разгребая эти огромные горы кирпича, восстанавливаются выгоревшие дома, как по городу ходят уже по трём маршрутам троллейбусы, да ещё и автобусы… Как уже не видно у людей на улицах "авосек", а в магазинах всё заворачивают в бумагу, кладут в кульки… Залечиваются раны!

Завтра – письменная работа.

14 июня.

Вот и написал.

Осталось пять. А что будет, когда ни одного? Вот тогда жизнь! Какая жизнь? Что тогда? Спать до десяти, лежать и пухнуть от жары и лени? Что-то не то…

19 июня.

Немецкий прошёл нормально. К следующему экзамену я не готовлюсь. Голова настолько устала, что я, увы, могу только играть на пианино и гулять…

23 июня.

Солнце и дождь! Красота. Осталось три экзамена: физика, химия, история. Ой, неужели удастся медаль?.. Пока все пятёрки. Ну, пусть в высших инстанциях закопают, но если в школе у меня будут круглые – я морально всё-таки удовлетворён. И ещё не выбрал вуза. Теперь я знаю определённо – точное машиностроение. А в Киеве ни одного машиностроительного института… Дождь прошёл, а солнце – нет. И не так-то легко разойтись нам с Костей Некрасовым, "разойтись, как в море корабли". Редкий тип, и очень полезный. Он открыто стремится перенимать у других всё лучшее, а я пытаюсь учиться этому у него. Кто там врал и врёт про мою волю? Начиная с ранних лет я заставлял себя: сперва – ежедневно мыться (и некоторое время должен был привыкать к этому); затем – побольше молчать и слушать других (мучительно было); потом – ежедневно "махать гирями", как говорит моя мама; далее – зачёсывать наверх волосы, завязывая их косынкой (и вообще – причёсываться ежедневно) и т. д. А для многого, да простит меня бог и общественное мнение, не нашёл я ещё в себе достаточно сил.

Ешё три экзамена и – конец.

В окно (раскрыто оно, как ворота) течёт последождевая свежесть и солнце. Сижу один и готовлюсь к физике.

25 июня.

Сдал! Без обдумывания! Осталось два. Химия и история.

Фотографировались для общего снимка, мужественно подъяв главы на фоне синего картона. Одалживали расчёски, приглаживали вихры, Некрасов давал свои очки (совершенно целые и исправные) напрокат Портнягину (у того нечто странной формы, в проволочках, ниточках…), словом – всё, как полагается…

26 июня.

Вчера я бешенно промок и простыл под дождём (был в белой рубашке с короткими рукавами на голое тело). Погода к вечеру стала ужасная: холодный ветер и дождь. И вот сегодня сижу дома в трусах и в тёплой рубахе и мучаю химию. За окном ветер, часто дождь, треплются листья мокрых каштанов. Я посмотрел на небо – сильный ветер, тучи просто мчатся. Я подумал – может быть сейчас их пронесёт, и конец дождям. Стало уже совсем светло, но вот опять что-то надвигаются тёмные клочья…

Конец июня, а у нас всё ещё "учёба". Вчера или позавчера вдруг стало так мучительно тоскливо, захотелось конца этой нудоты, полной свободы. Я так же смотрел в окно, так же шумели под ветром каштаны.

Осталось два. Осталось восемь дней.. Вечером 3-го июля я сделаю запись, запись вольного человека. Передо мной грязная, помятая бумажка с диаграммой экзаменов и свободных дней, я их зачёркиваю, осталось совсем, совсем немного. И бумажка эта упорно не теряется.

30 июня.

Пронёс господь через химию. Теперь – история. Самый ужас. 42 билета, 126 вопросов, 5 учебников, 4 дня. Тяжела ты, жизнь соискательская.

Соискатель… "Подано на соискание золотой медали" (выражение из газет). Иногда украдкой надеешься.

А пока содрали 150 рублей на вечер. Что-то ещё там будет? И какое настроение?

Итак, 3 июля – последний бой.

2 июля.

Теперь я почувствовал, что значит "работать". Сижу или лежу над книгами, кучами книг и тетрадей, часы и дни напролёт, немытый и нечёсаный, в трусах и в тёплой рубахе; веки опухли, глаза режет боль, голова трещит, во рту пересохло. И всё в воздух. Отсидев часов 10 – 12 подряд до несварения мозгов, плюю на всё и иду остаток времени играть в волейбол до полупотери сознания.

И вот, в последний вечер, вижу, что не сделал необходимейшего минимума, осталось непрочитанными свыше десятка важнейших вопросов, не просмотрена хронология, не выяснены тёмные места. Вот так суждено лопнуть всему делу.

3 июля.

Написав эти строки, я вчера вечером натянул штаны и туфли и вышел пройтись. Было пол-одиннадцатого, довольно холодно. Ссутулившись и засунув руки в карманы, я прошел по темноватым улицам до Ленина, сел на трамвай. Стоя на ступеньках задней площадки, я наслаждался бешеным бегом пустого трамвая мимо чёрных домов; держась за поручни, выпятился на ветер. У бульвара соскочил на ходу, побрёл вниз, по Крещатику и домой. В час лёг спать. До семи дремал и слегка бредил историей. Когда открыл глаза, мама сидела в халате у окна и пришивала пуговицы к моему пиджаку (которые я отрезал в знак протеста против того, что портной их пришил вниз лицевой стороной; мама мои претензии назвала пижонством и тоже отказалась перешить). Было пасмурно и холодно. Меня слегка знобило. Около часа я беспорядочно заглядывал в учебники и тетради. Позавтракал и пошёл. Пошёл также и дождь.