Лебедев Andrew - Любовь и смерть Геночки Сайнова

Это явно не из Библии.

Но тем не менее, почему то это выражение, всегда было на памяти и претендовало на некую сакральность.

Кирилл никак не мог предположить, что здесь теперь встретит ЕЁ.

И вот встретил.

После второго бурбона был еще третий.

Внутренний, не подвластный сознанию, калькулятор держал ситуацию под контролем и покуда еще не включал своей тревожной сирены – на три бурбона оставшихся денег пока хватало. И можно было еще продолжать игру в богатого ньюйоркца, забредшего сюда в бар – скоротать несложившийся вечер.

И бармен уже потерял к нему свой первый интерес – много таких, как Кирилл случайных клиентов заходит сюда каждый вечер- выпьют свой бурбон, рассчитаются и уйдут… И забудут они друг-друга тут же. И проститутки за крайним столом, тоже уже с охладевшим, потерявшим первозданную свежесть интересом, бросали на него свои глансы. Уже более по профессиональной привычке, нежели из истинного предположения какой либо перспективы развития отношений.

Кирилл решил, что выдержав марку, выпьет четвертый бурбон, рассчитается, дав на чай, и уйдет… Пустым но гордым.

Кто узнает что он пустой?

Разве что негры в темном подъезде его дома, если подловят и пристанут с ножичком к горлу – возможностью чего Кирилла пугали еще в России.

Кто узнает что он пустой?

Зато наверное подумают, что гордый.

А это было для него немаловажным фактором бытия.

Он заказал – таки четвертый бурбон… Выпил его разом -не по-американски, цедя между зубов, а махнул его по-русски, как полтешок коньяку в буфетной у дяди Жоры…

И собирался было уже уйти…

Но тут из ресторана, из проема дверей, ведущих в зало, послышалась музыка.

Играли на скрипке.

Играли очень хорошо, сильно, уверенно…

Кирилл обернулся, щурясь поглядел в ресторанные кулуары, но играющего не увидал…

– А там интересно, – сказал бармен, обращаясь как бы и ни к кому, но в тоже время – обращаясь именно к Кириллу… Хотя бы потому, что кроме Кирилла за стойкой никого больше и не было. Но правила хорошего клуба не позволяли нарушать покой клиента… Поэтому, делая свой вечный урок протирки мерного стакана, бармен говорил как бы в пространство… – интересная там программа, стоит полюбопытствовать, ей Богу, стоит…

Quriocity killed the cat, – вспомнил Кирилл.

Вспомнил, но расплатившись с барменом, все же пошел…

Имеет же он право поинтересоваться, если уж оказался в этом чертовом клубе? И если угрохал уже здесь почти всю свою недельную зарплату? …

Увиденное там – в недрах обеденной залы – сперва слегка смутило.

Скрипачка, а это была скрипачка… Девушка с безупречно красивой фигурой…

Скрипачка была совершенно нагой.

Совершенно нагой, если не брать в расчет пару туфель на шпильках и темные со стрелкой чулки…

Она стояла в пол-оборота к Кириллу таким образом, что большая часть ее лица была закрыта инструментом, прижимаемым пухлым плечиком к щеке, сплющенной скрипичной декой…

Руки музыкантши были подняты – одна дрожащими пальцами нервировала скрипичный гриф, а другая терзала и гладила его смычком… И поднятость этих рук – открывала прелестные трепетные груди…

Да!

Менеджер клуба… или его арт-директор – они безусловно понимали толк в мужских слабостях и трафили им не без выдумки и не без изыска. …

Кирилл сперва узнал музыку…

Это была известная Моцартова скрипичная соната – Eine Kleine Naght Musik Сперва он узнал музыку…

А потом уже, узнал и музыкантшу.

Опустив смычок, она отвесила публике глубокий поклон…

Она поклонилась, и груди ее, колыхнулись, сблизившись… а потом и еще раз колыхнулись разойдясь, когда она резко разогнулась, и движением головы отбросила назад рассыпавшиеся было – длинные свои русые волосы.

Он вспомнил эти волосы, когда там в самолете они были заплетены в косу…

Она не узнавала его.

Потому что для нее он был просто темным силуэтом на фоне проема дверей.

Свет рампы слепил ее…

А он узнал.

Узнал и стоял, словно вкопанный в землю сказочный рыцарь…

Рыцарь, которого околдовали. ….

Голая музыкантша закончила свой номер, и теперь, широкими шагами, под жидкие хлопки публики, удалялась туда, где она прикрыла бы, наконец, свою наготу. Она шла, звонко стуча высокими шпильками своих каблуков, шла, слегка опустив подбородок, как бы в близорукости разглядывая дорогу… Руки ее были заняты скрипкой и смычком… И ничем не сдерживаемые груди ее – колыхались и подпрыгивали при каждом ее шаге…

Кирилл рванулся вслед.

– Инна! Инна, постой, это я, – крикнул он по-русски.

Сразу четыре крепких руки схватили его.

Его буквально вынесли…

В противоположную сторону от той, куда он стремился.

Его вынесли до дверей черного хода, откуда поварята выносят отходы кухонного производства.

Вынесли и выкинули. …

Любовная история должна заканчиваться свадебным пиром.

Только вот мудрые сказочники не развивали эту тему далее, понимая, что рутина семейной жизни погубит самый изысканный романтический пафос любого самого замечательного романа..

Не убей Шекспир своих Ромео с Джульеттой до… – то как бы тоскливо было читать вторую часть, где после… и какой тоской отозвались бы в читательских сердцах сведения о их первых семейных ссорах, почерпнутые из тех глав, которые обычно подменяются мудрыми сказочниками одной лишь фразой – одним устойчивым словосочетанием – и жили они долго и померли в один день…

Но Права Рита Митцуоко – Les histoires d amour finissent mal А рыцарь?

Именно в рыцарском отношении к предмету любви заключено единственно правильное к ней и к нему…

Все остальное – не у благородных.

У не благородных – это не любовь.

Все что угодно – танцы, обжиманцы, дискотеки, вечеринки, быстрые перепихи… Но не любовь…

И только заколдованный рыцарь может не придти на помощь любимой – у него только одно оправдание.

Колдовство.

А женщина?

Женщина из не благородных – никому не нужна – ни дракону, ни злодею.

Потому что для остроты восприятия пресыщенному злодею важен контраст.

Именно благородная дама, а лучше – порфирогенетная принцесса – будет прикована голой к скале.

Именно тогда – самый смак в контрасте латентной гиперсексуальности.

А временная беспомощность рыцаря…

Этот момент создает нюанс сладкой дрожи ожидания.

….

Вот и Кирилл не пришел на помощь к прикованной таинственным злодеем даме. Своей даме.

Не смог.

Сил не хватило.

Oncle Albert

Дядя Альберт жил в Америке.

Раз в год он присылал им с мамой посылку.

И каждый год Инна ждала этого дня, когда они пойдут с мамой на Почтамптскую улицу и мама будет там долго заполнять какие то бланки, стоять в двух скучных очередях, все время опасаясь угодить под обеденный перерыв. Инна ждала этого дня, словно большого праздника.