Лебедев Andrew - Любовь и смерть Геночки Сайнова

Райкин перевел дыхание и снова склонив голову набок, вопросительно поглядел на Инну.

Инна молчала.

– Вы правильно думаете, что и я могу оказаться от плохих ребят, – сказал Райкин, – поэтому я и не давлю на вас, поэтому я только прошу вас подумать о судьбе Кирилла, и что если вы можете, то в его интересах было бы, чтобы мистер Сайнов узнал, что его разыскивает некто Алексей Коровин, и что с мистером Коровиным Кирилл Сайнов может связаться вот по этому телефону…

Райкин протянул Инне листок, вырванный из карманного еженедельника.

– Мне неизвестны эти люди, – сказала Инна.

– Хорошо, хорошо! Пусть неизвестны, – сказал Райкин, – но я прошу, сделайте мне фэйвор, возьмите телефончик!

– Ну, да я не знаю, к чему он? – Инна была в нерешительности.

– Возьмите, не утянет! – сказал Райкин, и похлопав Инну по плечу, как если бы она была парнем, детектив повернулся на сто восемьдесят и пошагал прочь… …

Коровин ругнулся по-русски.

– Черт, откуда здесь то цыгане?

Классическая, словно с Казанского вокзала в Москве – в пачке из разномастных юбок, с большой золотой серьгой в волосатом ухе, да в красной косынке, что под стать пирату Джону Сильверу, она схватила Коровина за рукав, сняв с него длинный, выпавший из его головы волос, и принялась причитать с характерными подвываниями, – - ай серебряный, разбриллиантовый, не оставляй волос, волос не оставляй, не уходи без волоса, а вернись, судьбу твою скажу…

– Черт! Черт! – выругался Коровин.

Выдернул рукав, но тут же остановился в задумчивости.

Про то, что нельзя оставлять кому-либо свой волос, про это он где-то уже слышал…

Что за ерунда, однако!

Но тем не менее…

– Дай руку, алмазный, дай погадаю! – приговаривала цыганка, как бы обволакивая его своей речью, да юбками своими…

– Черт с тобою, гадай, да волос отдай, – сказал Коровин, выпрастывая из рукава свою кверху развернутую ладонь.

Цыганка ловко сдула скомканную двадцатку с Джексоном на ней, сдула, как и не было вовсе двадцатки…

– Дочку свою погубишь, бриллиантовый, дочку свою единственную погубишь и жениха ее, погубишь дочки своей жениха, алмазный ты мой, – пропела цыганка, глядя в развернутую ладонь Алексея, как смотрят в экран, когда там идут мексиканские сериалы…

– Чушь, какую чушь ты несешь, нету у меня дочки никакой, – растревожено прошептал Алексей.

– Есть, есть дочка у тебя, и она сейчас летит по небу, вижу ее, а вот жених ее рядом с тобой и ты приехал его сгубить…

– Дура ты! – в сердцах воскликнул Коровин, – дура!

– Нет, не дура я, а ты дурак, – рассмеялась цыганка и сдула скомканную полу-сотенную с Грантом…

– Откуда дочь то у меня? – спросил Алексей.

– А оттуда! – подмигнула ему цыганка, – оттуда, где на скрипке играют!

– Да ты бредишь, провокаторша! Да ты подосланная! – крикнул Алексей, широко вытаращив глаза…

– Сам ты себя подослал свою душу погубить, – прошептала цыганка, и сдув скомканную сотенную с Франклином, завертелась, закрутилась в своих юбках юлою и сгинула – пропала в вокзальной толпе. …

– Фу, фу, чур меня, чур!

Коровин проснулся, очнулся разом…

Потому как звонил телефон.

Звонил его сотовый телефон.

– Алло? – совсем по-русски сказал в трубку Алексей.

– Дядя Леша? Это вы? – послышался в телефоне голос Кирилла Сайнова, – мне позвонили, что мама… Что мама…

– Да, Кирилл, да, родной, маму твою мы схоронили двадцать шестого, схоронили с папой твоим на Южном кладбище схоронили.

– Что же вы приехали? – спросил Кирилл.

– Я за тобой приехал, я бабушке твоей Марианне Евгеньевне обещал, что тебя назад привезу, – ответил Коровин.

– Я не могу, дядя Леша, не могу сейчас, – сказал Кирилл, – я даже звонить то сейчас никому не могу, я в такое, в такое попал… Только отцу пока не говорите ничего, ладно?

Разговор вдруг оборвался.

Но для людей Босса двух минут линка уже было достаточно.

– Мы засекли его! – воскликнул бандит по кличке Гамбургер.

– Мы его поймали, дурачка! – ответил ему бандит по кличке Смайл.

И ладони бандитов взметнувшись шлепнули друг дружку в американском приветствии – хай – флай – слэп мит эндз… …

Автор просит извинения у читателей за то, что ему не под силу описывать мучения Кирилла Сайнова, которые тот испытывал, когда его ногами вперед запихивали в работающую камнедробилку, настолько дорог автору герой…

Вместо эпилога:

К пятидесяти годам Алла Давыдович совсем ополоумела…

Сбрендила, – как стали говорить про нее товарки.

Записалась на семинар по русской литературе к профессору Баринову.

И так и ходила, так и ездила в кампус Калифорнийского университета на своем "Бентли" с шофером, и в Лос-Анжелесской хронике сплетен можно было прочитать подписи под снимками – миллионерша Алина Фернандес – Давыдович сидит на лекции русского профессора Александра Евгеньевича Баринова…

А она не просто сидела, она конспектировала… ….

Темой нашей сегодняшней лекции, будет русский самиздат…

Вообще, говорить банальности – суть привычное для большинства присутствующих на Самиздате, состояние, и поэтому, дабы не выделяться из массы, можно позволить себе некое послабление и сказать, что наступление Нового года – это время для подведения неких итогов…

Каких?

В общем – невеселых.

Глупость, как писал об этом незабвенный редактор "Отечественных записок", – суть штука заразная. Бывает, сядет в спальный вагон какой-нибудь необычайно глупый господин, снимет сапоги, разденется до исподнего, и глядь, – через полчаса уже и весь вагон поглупел. Все поскидывали сапоги, разделись до исподнего и ходят взад – вперед, приговаривая, "ну, теперича нам тут совсем хорошо"… Так получилось и на русском Самиздате. Причем, глупая идея демократизации, доведенная до абсурда в форме "подтягивания начинающих, и создания им условий равного старта", родившаяся в убогих головенках тех беллетристов, что едва умеют "агу-агу", передалась и маститым, которые тоже с радостью поскидали сапоги, разделись до исподнего и принялись приговаривать, "ну, таперича нам тут совсем хорошо"…

Но об этом я скажу отдельно.

А пока, хочу поговорить о вопросах общелитературных.

Вообще, того самого негодяя, который пустил в литературу маленького человечка, следовало бы судить и казнить самой лютой казнью. Изначально, литература – будь то народный эпос, античная драма или средневековый роман, оперировали в пространстве населенном богами и людьми им подобными. Недаром в русском языке, для обозначения понятия ПЕРСОНАЖ, до сих пор используется слово ГЕРОЙ. Герой пьесы или романа первоначально таковым и являлся. Это был Геракл, Одиссей, Тристан, Зигфрид… Но никак не Акакий Акакиевич.