Andrew Лебедев - Все голубые фишки

Антонов с Минаевым вежливо похихикали над Богушовским анекдотом.

– Ну так что, может и пообедаем? – предложил Богуш, – поедем в ресторан, или организуем здесь что-нибудь, как там это у вас называется? Барбекю?

Решили все-таки ехать в ресторан.

– У нас в районе Сиреневой Тишани ресторанчик новый открылся русской кухни, – уже в машине пояснял Богуш, – мы с Антоновым и с Вадиком Столбовым там частенько обедаем.

В машине у Димы совсем сердце заныло.

Такие дорогие машины там в Кливленде он видел только издалека.

На таких лимузинах там в Америке ездили только президенты банков и директора крупных компаний.

– А Вадик как живет? – едва скрывая ревнивую дрожь в голосе, спросил Дима.

– А мы к нему может и заедем не сегодня, так завтра, – ответил Антонов, – хорошо Вадик устроился, он на берегу Каменки участок три года назад купил сорок соток с куском леса, ну и дом себе хороший поставил, увидишь еще!

В ресторане им отвели целый зал.

Как же!

Всё ресторанное начальство знало начальника департамента по строительству в их городском правительстве в лицо. Да и Богуша – управляющего треста Универсал в ресторане тоже знали в лицо. Так что шесть официантов в белых смокингах выстроились в ряд, словно на разводе караула в Кремлевском дворце.

И это построение официантов тоже оценило ревнивое Минаевское сердечко.

Неужели зря уезжал?

А если бы, да кабы остался? Неужели так же запросто догнал бы Антонова с Богушом? И тоже ездил бы на "лексусе" с шофером и жил бы в доме, которому позавидует иная голливудская кинозвезда? ….

Борис Эрданович Чуваков был по большому счету мужчиной обидчивым.

И по еще большему счету – злопамятным.

Он помнил все свои детские обиды.

До сорока четырех, усугубленных лысиной и хроническими болезнями лет своих – помнил, как в школьном тубзике его мучители что были из старших классов делали ему смазь по лицу или давали обязательную ежедневную саечку за испуг, чтобы не смаргивал от замаха. И еще обязательно отнимали у Бори двадцать копеек, что давала ему мама на коржик и стакан кефира в школьном буфете.

От сумасшествия и детского суицида – маленький Боря тогда спасался только мечтаниями и молениями.

Он выдумывал всем своим туалетным истязателям страшные кары и казни – одна мучительнее другой.

И еще он молился своему выдуманному им божку, чтобы тот не валял дурака, а спасал бы его и вообще сделал бы Борю очень властной и влиятельной персоной, в воле которого вершить суд и судьбы людей. Особенно судьбы мучителей из школьного тубзика, которых в Бориных мечтах всегда ждала гильотина или клетка с дикими животными. Но также и не менее – хотелось подростку Боре вершить судьбы красивых статных грудастых училок, которых Боря вожделел покруче своих одноклассниц.

Со временем Боря потерял надежду на своего Божка – потому как тот явно валял дурака и ничего не делал – палец о палец не ударял ради избавления Бореньки от ежедневной саечки за испуг и от бесконечных унизительных поборов.

Ни хрена этот Божок не делал для того, чтобы отправить старшеклассника Вову на гильотину или в клетку со змеями.

И еще меньше Божок этот радел о том, чтобы сделать так, чтобы училка английского – грудастая и ногастая Эмма Викторовна взяла бы да и пригласила девятиклассника Чувакова к себе домой – чтобы там в своей спальне заголить перед ним свои прелести и дать их потрогать.

Так что в какой-то момент наступило отчаяние.

Боря низверг своего Божка и решил, что станет сам себе Божком.

И принялся готовиться в юридический.

Приняв такое решение, Боря Чуваков рисовал в своем воображении красочные картинки того, как он засудит старшеклассника Вову, замучает его на следствии…

Все равно по какому делу, был бы человек, а статья найдется…

Ха-ха-ха…

И Эмму Викторовну тоже постигнет кара за то, что не догадалась тогда в девятом классе пригласить его – Борю Чувакова к себе домой и показать там ему свои грудки.

Не догадалась показать ему грудки тогда – покажет ему их на следствии.

Он заставит ее…

Вот он – грядет!

Борис Чуваков – блестящий следователь прокуратуры…

Нет, доблестный майор милиции и инспектор уголовного розыска…

Нет, еще лучше – подполковник КГБ!

Вобщем, так или иначе, но выбор профессии стал результатом детской обидчивости.

И злопамятливости.

А потом.

А потом была рутина зубрежки и каких-то ненужных ни уму ни сердцу дел, вроде выездов на картошку, рисования факультетской газеты или дежурств в добровольной народной дружине. Смази по лицу здесь в тубзике уже не делали и саечек за испуг не давали, да и двадцати копеек не отнимали, но в том не было заслуги Божка.

Просто одни унижения сменились другими. Теперь, например, богатый студент-старшекурсник на факультетском вечере танцев мог запросто оттеснить Борю от понравившейся ему девушки, да еще и осмеять его более чем скромные костюм и бюджет на пиво-воды-сигареты.

Куда тебе за девушками волочиться! Накопи сперва на машину-жигули и на шампанское!

И Боря глядел вслед отъезжавшей от университетского клуба машине, в которую только что богатый старшекурсник усадил возбужденно хохочущую девушку Раю – предмет вожделенных мечтаний юного Бори, предмет, пришедший в его мозгу на смену той англичанке Эмме Викторовне, что так и не дала потрогать свои восхитительные грудки.

А за рутиной студенчества пришла рутина рабочих будней.

Никаким майором КГБ он не стал.

И никаким следователем прокуратуры тоже не стал, чтобы засадить всех этих мучителей его – Вову старшеклассника, и богатого старшекурсника с Жигулями…

А стал Борис Эрданович сперва простым юрист-консультом в тресте Спецстрой, которым в бытность еще руководил папа Игоря Александровича Богуша – Александр Александрович Богуш.

И работал Борис Эрданович в стройтресте, рос, вырос до старшего юрист-консульта, а как пошла приватизация и как трест превратился в ОАО Универсал, стал Борис Эрданович руководителем юридической службы треста.

И жизнь Бориса Эрдановича с одной стороны вроде бы как и удалась.

А с другой стороны – совсем не удалась.

Ведь в жизни каждого человека есть две половины – две стороны – две части…

Одна – это дело, это работа, это как метко называют ее французы – "метье" или "було"…

Другая – личное…

И если по достоинству оценить патентованное французское саркастическое остроумие, то в своей поговорке, отвечающей на вопрос – что есть жизнь? – "було, метро и додо", то есть жизнь, превратившаяся в бесконечную череду – "работа-метро-сон", французы в точности описали послеуниверситетскую жизнь Бориса Эрдановича.

Но разве это жизнь?