Andrew Лебедев - Гаs

Вероника сама позвонила ему.

– Можешь приехать?

– А ты где? – прикрывая трубку ладошкой и озираясь, нет ли поблизости кого из людей Митрохина, переспросил Сухинин.

Вообще то был самый разгар рабочего дня и вообще Митрохин мог запросто вызвать к себе на совещание.

– Я в салоне на Тверской, знаешь, рядом с площадью Маяковского, между Пушкинской и Садовым кольцом.

– По левой или по правой стороне? – спросил Сухинин, уже прикидывая, как самому ехать с Наметкина до Тверской. Самому, потому что не хотел светить это свидание.

Шофер явно докладывает обо всем начальнику безопасности, а тот Митрохину.

– По той стороне, где старая гостиница Минск, – не сразу сообразила Вероника.

Подъезжая на своей "ауди", думая куда припарковаться, так как весь крайний ряд был уже полностью забит, и даже во втором ряду здесь и там стояли брошенные "лексусы" и "инфинити", он заметил ее машину.

– Здесь, голубушка, – впритык, бампер к бамперу паркуя свой "ауди" к ее "лендкрузеру", отметил Сухинин.

Салон здесь присутствовал. А рядом с салоном было и заведение.

– Я в кафе, – сказал Сухинин в трубочку, – когда ноготки докрасишь, перейди в соседнюю дверь, я тут столик у окна занял.

Ему принесли вазочку свежей голубики, чайничек зеленого чаю с жасмином и польский штрудель. Она вышла только через пол-часа. Голубику Сухинин уже съел, да и в чай ему уже дважды доливали кипятку, Сухинин не любил свежую заварку.

От выпитого зеленого чаю у него вспотела спина и ему стало зябко.

– Кондиционер у них тут наяривает, так легко и пневмонию схватить, – посетовал он присевшей напротив Веронике на здешний сервис.

– А я в Москве вообще в перманентном состоянии непроходящего бронхита, – сделав недовольную гримаску, алаверды пожаловалась Вероника, – только когда на море выбираюсь, перестаю кашлять.

– Так и живи тогда там, – пожав плечами, сказал Сухинин, – что тебе Митрохин виллу в Ницце не купит что ли?

– А при чем здесь Митрохин? – брезгливо поджала губки Вероника, – мне Пузачев оставил, – и порывшись в ридикюле, и достав визитку, добавила, – вилла Помпадур, рю де Франсуа Роз, Кот д' Азюр Франция.

– Круто, – буркнул Сухинин.

– А ты со мной поехать не хочешь? – изогнувшись, чтобы заглянуть Сухинину в глаза, спросила Вероника.

– А как же Митрохин? А как же сорок дней? – ничего не придумав лучше, спросил Сухинин.

– Я же тебе предлагаю, а не Митрохину, дурачок, – ласково пропела Вероника и ее легкие пальчики легли ему на рукав.

– Это тебе не Бакланов ли посоветовал? – угрюмо глядя мимо Вероники в проход, спросил Сухинин.

– Все ты умеешь испортить, – сказала Вероника и вздохнув, решительно поднялась и направилась к выходу.

– Вероника! – крикнул Сухинин.

Он выбежал, но она уже сидела в своем "лендкрузере", запершись на электрические замки.

Большая черная машина задрожала от заведенных под капотом лошадиных сил.

– Вероника! – снова крикнул Сухинин.

Она поглядела в зеркальце заднего вида, включила мигалку поворотника и отпустила тормоз.

– Вот дурак! – в сердцах сказал Сухинин вслед отъехавшему "Лендкрузеру", – вот дурак.

– На той неделе меня не будет, – объявил Митрохин в конце совещания.

– Они с Вероникой улетают в Ниццу, – шепотом пояснил Бакланов.

– Меня это нисколько не волнует, – надувшись, заявил Сухинин.

– Ну и идиот, – подвел итог Бакланов, – был дураком, дураком и помрешь.

И не дождавшись ответной реплики, Бакланов еще и добавил, – когда хоронить тебя будем, на поминках так и скажу, что страна и Газпром потеряли первостатейного патентованного дурака.

Однако, дуракам везет.

И еще одно обстоятельство – человек предполагает, а иные силы – располагают.

В конце недели Митрохин заболел гепатитом.

– Андрюшка, Бакланыч дорогой, ты должен меня свезти, друг ты или портянка! – верещала Вероника в трубку. А Бакланов специально включил телефон на громкий режим конференции, чтобы и Сухинину было слышно.

– Андрюшка, мне одной лететь не с руки, давай, сопровождай меня как вдову, а ты как друг семьи, – кричала Вероника на том конце эфира.

– Она пьяная в сисю, – выразительно пощелкав себя по кадыку, шепотом сказал Бакланов Сухинину и уже громко, для Вероники крикнул, – ну, если ты не против, я еще и Вовку Сухинина тогда возьму, не возражаешь?

На том конце возникла пауза.

У Вероники что-то там упало, она закашлялась и потом пробурчала, – я против групповухи, но Вова у нас монах, так что бери и этого святошу, комната для него найдется.

Сухинин покраснел до корней волос.

– Ну вот, а ты боялся, – облегченно расхохотавшись, воскликнул Бакланов, – само собой все устроилось. Я же говорил, любит она тебя.

И сердце вновь согласилось принять благостную ложь.

Потому что сердце так устроено.

Букет цветов из Ниццы прислал ты мне.

Двери закрываются, следующая станция Рижская.

Сегодня его нет. И я скучаю. Нет, не скучаю, просто уже привыкла, что он ездит в этом вагоне. А привычка – вторая натура. А я то… Боже, себя не узнаю! Ехать на метро, а я духи, самые свои лучшие, что для Большого зала филармонии и для любимого театра Ленком попрыскала. Это для этого обжимальщика своего. Чтобы ему приятнее было о попку мою отираться. А он, жук такой и не пришел. Может, проспал?

Или заболел? Лежит там теперь, гриппует, а ему жена в аптеку бегает. Или не жена.

Нет у него жены. Но дети взрослые есть. Он позвонил своей дочери, ей, наверное уже лет двадцать пять, она живет с гражданским мужем на съемной квартире, и работает в банке. Он позвонил, мол заболел я доченька, приедь ко мне, навести папочку. А у самого комплекс плохого папаши. Вспомнил, как ушел от ее матери, как бросил их, когда ей было двенадцать. Или десять. Ушел и… Нет, он им наверняка квартиру оставил, и дачу. А сам с одним только чемоданом ушел. И еще всегда на все дни рождения дочки подарки ей дорогие присылал. Такой вот он.

Хороший.

Двери закрываются, следующая Проспект Мира.

А вдруг, а вдруг дочка сама сейчас не в Москве, а где-нибудь заграницей. В Турции или в Эмиратах. Почему в Турции? Потому, наверное, потому что сама туда уже второй год хочу, да все денег не собрать. Вобщем, лежит он один-одинешинек.

Температура под сорок, бронхит, он от кашля аж бардовым цветом наливается, глаза из орбит, а в молочный за молоком ему и сходить некому. И вот он звонит старой своей брошенной жене. Приезжай, помоги… Совсем я дура обалдела вконец. Бред какой-то. Сейчас на Проспекте Мира выйду, свежего воздуха глотну, а то от кислородного голодания мозги совершенно набекрень. …

Вот, жалость то какая! С одной стороны хорошо, что машину из ремонта получил, а с другой стороны, жалко, что с той женщиной в метро больше не увижусь. Привык мечтать о ней уже. А привычка – вторая натура.