Владимир Войнович - Два товарища (сборник)

– Кто это? – наконец спрашивает он.

– Это папа твоей маленькой Пусеньки, – продолжаю я начатую Сидоркиным игру.

– Чего надо-то? – Богдашкин меня уже узнал, голос у него недовольный.

– Ничего особенного. Бочку олифы.

– Олифы? – Богдашкин воспринимает это как личное оскорбление. – Вы ее с хлебом, что ли, едите? Я тебе на прошлой неделе отправил две бочки. Больше нет.

– Может, все-таки найдешь? – прошу я без всякой надежды.

– Как же, найдешь, – сердится Богдашкин. – Одному одно найди, другому другое. И все к Богдашкину. Этому нужен Богдашкин и этому Богдашкин, а Богдашкин всего один во всем управлении.

В конце концов я выхожу из себя и говорю ему несколько слов на родном языке. Богдашкин не обижается, ему все говорят примерно то же самое.

– Будет ругаться-то, – ворчит он довольно миролюбиво. – Высшее образование имеешь, а такие слова говоришь. Алебастру немного могу дать, если хочешь.

Можно послать его еще куда-нибудь, но за это денег не платят. А алебастр – это все-таки нечто вещественное. Для обмена на что-нибудь он тоже годится.

– Черт с тобой, – соглашаюсь я, – давай алебастр, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Пока я говорил с Богдашкиным, Сидоркин сидел и терпеливо ждал. Теперь поднялся.

– Значит, я беру три мешка?

– Совсем обнаглел, – говорю я. – Сначала один просил, потом два, теперь тебе и двух мало.

– Мало, – сказал Сидоркин. – Один по дружбе, один, чтоб ты меня больше не видел, один за Богдашкина. Законно?

– Ладно, – сказал я, – бери четыре мешка и проваливай.

– Бусделано, – сказал Сидоркин, подражая Аркадию Райкину. – Сейчас я подошлю машину.

Я тоже собрался выходить вместе с Сидоркиным, но в это время появился Ермошин, который приехал на самосвале. Он долго стоял на подножке, потом нерешительно поставил ногу на лежащую в грязи узкую доску и пошел по ней, словно канатоходец. Я и Сидоркин с интересом следили за ним, надеясь, что он поскользнется. Но он благополучно одолел одну доску, перешел на другую и явился перед нами чистенький, словно его перенесли по воздуху. Усы, бакенбарды и шляпа придают его лицу умное выражение.

– Слыхал новость? – обратился Ермошин к Сидоркину. – Его назначают главным инженером, – он кивнул в мою сторону.

Это было неожиданностью не только для Сидоркина, но и для меня самого. Правда, слухи о моем назначении давно ходили по тресту, но слухи оставались слухами, никакого подтверждения им не было, если не считать двух-трех намеков, слышанных мной от Силаева.

– Брось, – недоверчиво сказал Сидоркин. – Что, управляющий утвердил?

– Пока не утвердил, но затребовал проект приказа. Я только что от Силаева, сам слышал весь разговор по телефону.

– За что бы это ему такая честь? – Сидоркин критически оглядел меня. – Толстый, рыжий и в лице ничего благородного. А тебя что ж, обошли, выходит?

– Я на профсоюзную работу перехожу, – важно сказал Ермошин. – Романенко увольняется, я на его место.

– Ну и валяй, – сказал Сидоркин и, поднявшись, обратился ко мне: – Значит, ты мне даешь гипсолитовые плиты?

– Какие плиты? – удивился я.

– Ну как же. Только что ведь мы договорились: ты даешь мне плиты, я тебе бочку олифы. Или ты на радостях ничего не помнишь?

Сидоркин мне усиленно подмигивал, и я понял, что он хочет разыграть Ермошина.

– Нет, – сказал я, – за одну бочку не отдам.

– Это вы о чем? – с деланым равнодушием поинтересовался Ермошин.

– Да так, пустяки, – пояснил я, – тут у меня завалялись гипсолитовые плиты, сотни полторы. Он хочет взять у меня за бочку олифы.

Клюнет или не клюнет? Но куда же он денется? Приманка слишком аппетитно пахнет. Сто пятьдесят гипсолитовых плит! Попробуй-ка вырвать их у Богдашкина.

– Я тебе могу дать полторы бочки, – наконец говорит он, стараясь не смотреть на Сидоркина.

– Да тебе зачем? – говорит Сидоркин. – Ты ведь уже перегородки поставил. Вчера докладывал на летучке.

– Мало ли чего я докладывал, – отмахивается Ермошин и снова поворачивается ко мне: – Ну, берешь полторы бочки?

– Смеешься, что ли? Сто пятьдесят плит за полторы бочки олифы. Помажь ею себе волосы.

– Но у меня больше нет.

– Иди к Богдашкину. Может, он даст тебе сто пятьдесят плит.

– Ну, хорошо, – решает Ермошин. – Бери две бочки – и по рукам.

– Мало. Вези свои бочки Богдашкину.

Я неумолим, хотя знаю, что олифы у него в самом деле больше нет. Но ведь есть на свете и другие не менее ценные вещи. В конце концов мы сходимся на том, что Ермошин дает мне еще десять пачек паркета и немного флюса для газосварки.

Мы оба довольны сделкой: он думает, что ловко обвел меня вокруг пальца, я думаю то же самое о нем, и оба по-своему правы. И он, и я выжали друг из друга все, что было возможно, направив на это всю свою энергию и все свои умственные способности. Все было бы гораздо проще, если бы Богдашкин дал каждому из нас что нам полагается.

Только ушел Ермошин – зазвонил телефон. Я подумал, что это опять Силаев, и попросил Сидоркина взять трубку.

– Если Силаев, меня нет.

Сидоркин снял трубку:

– Алло. Одну минуточку. Главный инженер Самохин занят, но я попробую вас соединить… Она, – сказал Сидоркин, передавая мне трубку, и прикрыл глаза от нахлынувшего на него счастья.

В трубке я услышал голос Клавы:

– Это ты?

– Это я.

– Я тебе звоню просто так – поболтать.

– Ты нашла для этого самое подходящее время, – вежливо сказал я.

– Не сердись. Ты когда появишься? Я вчера ждала тебя весь вечер, потом пошла на «Иваново детство». Ты не видел?

– Нет.

Чего доброго, она мне сейчас начнет пересказывать содержание фильма.

– Возможно, я сегодня зайду, – сказал я.

– Правда?

– Может быть, – уточнил я. – А сейчас, извини, я тороплюсь.

Из прорабской мы вышли с Сидоркиным вместе.

Дождь моросил по-прежнему.

– Значит, я подошлю машину и возьму пять мешков, – сказал Сидоркин, поднимая воротник плаща.

– Десять, – сказал я. – Возьми десять. Ты заслужил их сегодня.

Когда я вошел, Силаев сидел за столом один и разбирал настольную лампу. Когда-то давным-давно он работал на заводе слесарем, очень любил вспоминать об этом и любил ремонтировать разную технику. Ничем хорошим это обычно не кончалось, и потом приходилось вызывать монтеров или лифтеров – в зависимости от того, что именно брался ремонтировать начальник.

– Что ж так поздно? Курьеров за тобой посылать, – недовольно проворчал Силаев и, не дожидаясь ответа, кивнул на кресло, стоявшее у стола: – Садись.

Я в кресло садиться не стал – оно слишком мягкое. В нем утопаешь так глубоко, что даже при моем росте я едва достаю подбородком до крышки стола. Может быть, такие кресла делают нарочно для посетителей, чтобы, сидя в них, посетители в полной мере ощущали свое ничтожество. Я взял от стены стул и придвинул его к столу.