Владимир Войнович - Два товарища (сборник)

– Как жизнь? – спросил начальник, снимая с лампы матовый абажур.

– Спасибо, – сказал я, – течет потихоньку.

– Как здоровье жены? – Силаев вынул из лампы кнопочный выключатель и ковырял в нем отверткой.

– Спасибо, здорова, – мне уже надоело говорить ему, что я не женат.

– Ну хорошо, – сказал начальник и положил отвертку на стол. – Ты, конечно, знаешь, зачем я тебя вызвал?

После разговора с Ермошиным я догадывался, но на всякий случай сказал, что не знаю.

– Тем лучше, – сказал Силаев, – пусть это будет для тебя сюрпризом.

Он нажал кнопку звонка, и почти в то же мгновение в дверях появилась секретарша Люся, очень красивая девушка, только ресницы подведены слишком густо.

– Люсенька, принесите, пожалуйста, проект приказа на Самохина, – глядя на нее, попросил Силаев.

Люся исчезла так же бесшумно, как и появилась. Силаев посмотрел на закрывшуюся за ней дверь и почему-то вздохнул.

– Как у тебя дела? – спросил он, помолчав. – Что-то я давно на твоем участке не был. По плану у тебя когда сдача объекта?

– К Новому году.

– А по обязательствам?

– К первому декабря.

Это все он знал не хуже меня, и я подумал, что он задает вопросы, лишь бы поддержать разговор. Начальник посмотрел на меня и сказал, помедлив:

– Так вот. Сдашь его к празднику.

– Неготовый? – спросил я.

– Зачем же неготовый? Подготовишь и сдашь.

В дверях снова появилась Люся. Постукивая тонкими каблучками, она прошла к столу, положила перед Силаевым лист бумаги.

– Все? – спросила она, усмехаясь, как всегда, когда говорила с начальством.

– Нет, не все, – строго сказал Силаев. – Объявите по участкам, что сегодня в семнадцать тридцать состоится производственное совещание. Нет, объявите, что ровно в семнадцать. Все равно меньше чем за полчаса их не соберешь.

Люся стояла, выжидательно опустив ресницы.

– Можно идти? – спросила она.

– Когда я скажу, тогда пойдете, – рассердился начальник. Видимо, он был не в духе и искал, к чему бы придраться. – Что вы стоите как вкопанная и хлопаете своими ресницами? Вы что, меня соблазняете, что ли?

– Вас – нет, – тихо сказала Люся.

Ее ответ совсем вывел начальника из себя.

– Я вот возьму мокрую тряпку, – сказал oн, – и вымою вам эти ваши ресницы.

– Не имеете права.

– На вас у меня хватит прав. Я вам в отцы гожусь.

– У меня есть свой папа, – напомнила Люся.

– Ну и очень плохо, – сказал Силаев, но тут же поправился: – То есть плохо то, что ваш папа не следит за вами. Идите.

Люся повернулась и простучала каблучками по направлению к двери. Во время этого разговора она ни разу не изменила тона, ни один мускул на ее лице не дрогнул.

Я понял, что у Силаева какая-то неприятность. Всегда в таких случаях он срывает злость на своей секретарше, которая эти припадки терпеливо выносит. Может, он за это и держит ее.

– Черт знает что, – проворчал он, когда дверь за Люсей закрылась. – Дура.

Он раскрыл пачку «Казбека» и, закуривая, молча подвинул ко мне бумагу, которую принесла Люся. Это был тот самый проект приказа, в котором говорилось, что я назначаюсь главным инженером.

– Прочел? – спросил Силаев. – Дела примешь после сдачи объекта.

– Значит, в декабре, – сказал я.

– Раньше, – сказал Силаев. – Объект сдашь до праздника, а после праздника примешь дела. Можешь считать это приказом, который нужно выполнять.

– Приказы, Глеб Николаевич, должны быть разумные, – сказал я. – Вы ведь знаете, что у меня еще штукатурные работы не закончены и малярные. И паркет еще надо стелить.

– Все сделаешь.

– Но ведь даже штукатурка не высохнет.

– Меня это не касается. Дом должен быть сдан. Ты думаешь – это моя прихоть? Мне приказано оттуда, – он раздавил окурок о край пепельницы и показал на потолок. – В райкоме решили, что надо сделать подарок комсомольским семьям. Праздник, барабаны, вручение ключей. А ты должен радоваться, что тебе дают идею.

– Я бы радовался, – сказал я, – если бы эту идею можно было обменять на бочку олифы. Хороший будет подарок. Сейчас сдадим, а через месяц в капитальный ремонт. А что, если я не сдам все-таки дом?

– Не сдашь? – Силаев посмотрел мне в глаза. – Тогда все меры. Вплоть до увольнения. Так что выбирай. Или сдача объекта вовремя и все остальное. Или… Выбирай. – Он встал и протянул мне руку: – Извини, мне пора к управляющему.

Я неудачник. Во всяком случае, так считает моя мама. Я неудачник, потому что не стал ни ученым, ни большим начальником. Я все еще только старший прораб. Старший прораб применительно к армейским званиям что-то вроде старшего лейтенанта. Если к сорока годам ты не шагнул выше этого чина, маршальский жезл из своего рюкзака можешь выбросить.

Мне уже сорок два. В сорок два года мне предлагают должность главного инженера, хотя могли это сделать гораздо раньше. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как я окончил строительный институт, почти все пятнадцать я работаю в одной и той же должности – старшим прорабом. За это время я полысел и обрюзг, стал нервным и раздражительным.

Моя работа ничем не лучше, но и не хуже других. Мое это призвание или не мое, я до сих пор не знаю и, если признаться, мало интересуюсь этим. Призвание проверяется в деле, где нужны какие-то особые способности. Прорабу излишние способности ни к чему – ему достаточно умения доставать материалы, читать чертежи и вовремя закрывать рабочим наряды. Я не могу, скажем, сделать дом лучшим, чем он должен быть по проекту.

Но иногда меня заставляют делать хуже, чем я могу, и это мне не нравится. Когда я возражаю, это не нравится начальству. Из двух мест я уже ушел «по собственному желанию». Можно бы уйти и отсюда – на этом городе свет клином не сошелся, – но мне уже надоело скитаться. Надоело жить в палатках и вагончиках или снимать койку в «частном секторе». Когда тебе уже за сорок, хочется пожить нормальной человеческой жизнью, иметь свой угол, может быть, свою семью.

У меня дома на тумбочке под стеклом стоит фотография девушки лет восемнадцати. Удлиненное лицо, большие темные глаза, темные косы, аккуратно уложенные вокруг головы. Это Роза. Я с ней познакомился в Киеве в начале сорок первого года, когда приезжал на зимние каникулы. Она училась в десятом классе (подумать только, сейчас у меня могла бы быть такая дочь!) и собиралась поступать в пединститут на исторический факультет.

Когда немцы подошли к Киеву, она почему-то не уехала и теперь лежит, наверное, в Бабьем Яру. Она была молода и красива – это видно по фотографии. Но она была еще и умна, и добра. Она была необыкновенно чуткой и нежной. Впрочем, может быть, я уже не помню, какой именно была Роза, и в моей памяти живет только образ, нарисованный мной самим? Но с тех пор я не встречал женщины, которая хоть сколько-нибудь напоминала бы этот образ. Может быть, поэтому я до сих пор не женат.