Ирина Майорова - Метромания

– Это нервное, – сказал он вслух. – Надо успокоиться. Ничего страшного не произошло. На крайний случай я могу вернуться.

Сказал и понял, что врет самому себе. Дорога назад была для него такой же неведомой, как и та, что должна была привести в тоннель метро у станции «Проспект мира».

– Надо включить интуицию, – посоветовал себе Макс, всматриваясь в нарисованные на карте ходы, тоннели, штреки, шахты. – Скорее всего, я вот тут. – Он ткнул пальцем в один из гротов. – Но на карте обозначено пять ответвлений, а у меня… – Не вставая с корточек, он обернулся вокруг себя, освещая фонарем стены подземной камеры. – Ну, правильно – пять! Пятый – из которого я пришел!

Своему открытию Макс обрадовался необычайно, зачастил:

– Так-так-так… Теперь надо понять, по какому ходу двигаться. Вот по этому – он приведет меня вот сюда, а тут чуть влево и потом все время прямо.

Посветил фонариком на часы. Без десяти три!

Стиснув зубы, выругался: «Мать твою!» – и рванул по крайнему левому коридору.

Во рту пересохло, в висках пульсировала кровь, в ушах шумело. Но даже сквозь этот шум он слышал множество непонятных, а потому особенно жутких звуков. Вот как будто вдалеке захлопала крыльями птица. Но какие могут быть птицы в подземелье! Летучая мышь? А они спускаются на такую глубину? Почему бы и нет? Им же главное – чтоб темно. А вот шуршит капроновая лента. Очень похоже. Когда трут капрон в руках или ходят в костюме для горных лыж – такое же противное шуршание. Шырк-шырк. Рука, которой Макс держал на уровне груди фонарь, затекла.

А теперь писк. Словно свалили в груду сотню мобильных телефонов и все они пикают, извещая хозяев о том, что садится батарея. Хор сотовых становился все слышнее, все отчетливей.

«Крысы!» – озарило Макса, и луч фонаря тут же уперся в копошащееся серо-коричневое месиво. Десятки тварей с голыми мерзкими хвостами на появление Кривцова никак не отреагировали. Они были заняты делом. Полчище грызунов пировало, облепив какую-то непонятную кучу. Макс осторожно наклонил фонарь. Жирная, сидевшая выше других крыса обернулась, сверкнула черными и блестящими, как плоды паслена, глазками. И снова отвернулась.

Макса словно парализовало. Он продолжал стоять, направив фонарь на копошащуюся массу, и шептал:

– Это человек. Они едят человека…

А-а-а-а!

Вырвавшийся наружу вопль ужаса вывел его из прострации. Развернувшись, Макс побежал, не разбирая дороги, то и дело натыкаясь на какие-то выступы, падая и тут же поднимаясь. Остановился только в гроте – том самом, где совсем недавно, как витязь на перепутье, решал, по какому коридору двинуться.

Опустился на пол, поставил между ног фонарь и зачем-то вытянул вперед, под луч света, руки. Кисти прыгали так, будто к каждой подключили провод под напряжением. Макс сжал кулаки. Но и в таком положении руки продолжали дрожать. Перед глазами стояла картина: разорванная в мелкие клочки рубашка в сине-белую клетку, в дырках – плоть, густо-коричневая от запекшейся крови. В голове пронеслось: «Они напали на человека, когда тот был еще жив! Может, спал или, скорее всего, был ранен, потерял сознание. Он был жив, иначе не истекал бы от их укусов кровью…»

Снова писк! Он снова слышит этот мерзкий писк и шуршание голых хвостов! Крысы выследили его! Сейчас они будут здесь! Им мало мертвого, они опять хотят вонзить зубы в теплое и живое!

Кривцов вскочил на ноги и, пометавшись по гроту, нырнул в крайний правый коридор. Побежал, до боли в пальцах сжимая ручку фонаря. Исходивший от него свет был единственным спасением. Единственной надеждой выжить и вернуться к людям. К Митричу, Нерсессычу, Адамычу, Коляну. Господи, каким надежным, каким безопасным убежищем казалась сейчас Кривцову каморка безногого! Он многое бы отдал, чтобы оказаться там, на старом, пахнущем плесенью, пылью и немытым телом тюфяке.

Между тем ход, по которому Максим то шел, то бежал, то снова, обессилев, шел, стал сужаться. В конце концов ему пришлось опуститься на колени и с десяток метров проползти, взяв ручку фонаря в зубы. Лаз привел в бетонную камеру, похожую на ту, где они с Андреем и Витьком оказались, спустившись по лестнице из двора на Патриарших. Макс провел лучом по стенам. Железная большая скоба, чуть выше – еще одна. Кривцов подошел ближе и посветил наверх. В этой шахте лестницы, сваренной из арматурин, не было – ее заменяли вбитые в камень, а может, залитые бетоном скобы. Нужно было освободить руки. Но узкий кожаный ремень, который Витек принес в воскресенье на Патрики и оставил Максу, лежал в рюкзаке. Вместе с мотком сутажной ленты. Милашкин тогда сказал, что это его изобретение – пропустить в ручку фонаря ремень и широкую ленту. Ремень накинуть на шею, заправив под воротник, чтоб не натирал, а ленту обвязать вокруг груди – для фиксации.

Макс снял куртку, потом рубашку и футболку. Тонкий с виду трикотаж рваться никак не хотел. Пришлось зубами. Минут через десять две ленты, с парой узлов на каждой, были готовы. Еще через пять минут, попив воды и прошептав про себя то ли молитву, то ли заклинание, Кривцов поставил ногу на нижнюю скобу. Он поднимался наверх шаг за шагом, скоба за скобой и думал только о том, чтобы плита или решетка, которой шахта прикрыта сверху, была не слишком тяжелой и не вросшей в землю, как та, что на Патриарших.

«А если люк заварили?!» Эта мысль заставила Макса остановиться. Он вспомнил прочтенную недавно в одной из газет заметку. В середине девяностых, когда эпидемия диггерства захлестнула пол-Москвы, многие выходы на поверхность – те, которые не использовались коммунальщиками, – приказано было заварить, а по возможности – положить сверху асфальтовое покрытие. Распоряжение, как следовало из публикации, было выполнено.

«Но ведь обе шахты – и в Армянском, и на Патриарших – тоже нерабочие, а доступ в них есть, – успокоил себя Кривцов. – У нас же всегда так: заварили три люка, а доложили, что все!»

К счастью для Кривцова, закрывавшая шахту решетка была не только не заварена, но даже сдвинута. Макс ухватился за выдававшийся над землей бетонный край опалубки, просунул в щель голову, потом – плечи. Если бы не ворвавшийся в легкие свежий, влажный воздух и если бы не ветер, однозначно земной, тут же занявшийся длинными волосами, остудивший горящее от напряжения лицо, Кривцов мог подумать, что попал в очередной каменный мешок – такая кругом была тьма. Выбравшись наружу, Макс, не включая фонаря, с полминуты стоял, заставляя глаза работать в режиме прибора ночного видения. И наконец стал различать стволы деревьев, какие-то скульптуры. «Сквер или парк», – решил Кривцов и включил фонарь.

Луч скользнул по низким кованым оградам, черным плитам с фотографиями, белым каменным ангелам. Кладбище!