Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

А я чувствовал себя обманутым.

Чем лучше шли наши дела, тем скучнее мне становилось, потому что я отчетливо видел всю ограниченность своих возможностей. Да и отчужденность бывшего таксиста нарастала. Он все чаще посматривал на меня как на чужого. В новом продуктовом магазинчике вслед за шурином появилась невестка Воронова, а в «Брассьюри» прочно прижилась племянница, довольно стервозная баба. Из-за нее я теперь почти не спускался к камину. В то же время, когда я предлагал поставить в «Брассьюри» дополнительное оборудование и выдавать, скажем, на продажу чипсы, у Кости это вызывало сопротивление. Он старался увильнуть от определенного ответа. Не хотелось ему возиться с дополнительным оборудованием, тем более, что предлагал это я.

«А ты что предлагаешь?» – спрашивал я в свою очередь.

«А я предлагаю купить продуктовый магазинчик».

«Еще один?»

«Ага».

Костя Воронов всегда выбирал самый простой путь.

Впрочем, пораскинув мозгами, я понял, что Костя тут, собственно, не при чем. Просто пошли у нас некоторые накопления, мы вставали на ноги, а накопления всегда приводят к противоречиям. Всем известно, как трудно поделить миллион на двоих. Вот разделить рубль на компанию из семи, скажем, человек – нет проблем, а поделить миллион на двоих всегда трудно.

Ну, в самом деле, размышлял я.

Ну, пусть вложил я деньги в «Брассьюри», территория кафе все равно не моя и моей, видимо, никогда не будет. Дело начинал Костя, а значит, люди и территория – это его люди и его территория. И он прекрасно знает, что я это знаю. Наше равенство в этих условиях сохраняется только на бумаге. Конечно, я могу силой подмять Костю под себя, вполне даже могу, но тогда исчезнет доверие. Ведь психологию бывшего таксиста не переделать. Как он мечтал о мелких магазинчиках, так и будет мечтать.

Что мне продолжало нравиться в «Брассьюри» – кирпичная башенка.

Тихонько бормотал приемник, стекла оттаивали. Я глотал баралгин, снимая головную боль. Скоро полезут из сугробов тряпки и подснежники, копоть, кости, собачье дерьмо – все, что за зиму скопилось в грязных сугробах. За зиму я несколько отъелся и успокоился, но мучили головные боли.

А из перехода метро исчезло неизвестное божество.

Однажды я спустился в переход, решив покатать девицу Олю в джипе (все же удачу нагадала мне она), но ни Оли, ни гипсового старца в переходе не обнаружил. Зато, поднимаясь наверх, в упор наткнулся на Нюрку. Останавливаться не стал, так, кивнул только и проследовал мимо, что ее, конечно, заело:

– Ну, чего бежишь? Сам мог позвонить. Я твой телефон потеряла.

Мне было все равно. Я так ей и сказал. Но кипела во мне буря предчувствий. Не знаю, почему, я боялся взглянуть Нюрке в глаза. У нее был мой телефон, но она мне не позвонила. Все во мне вздрагивало от обиды. Ведь своего телефона она мне не дала. Не выдержав, я добавил:

– Ты постоянно врешь.

– Зачем мне врать с такими ногами?

Я остановился и внимательно посмотрел на Нюрку.

Элегантные сапоги до ушей, это точно, облегают каждую ногу, как перчатки, если так можно сказать. Классные ноги. Действительно, зачем врать с такими ногами? Простодушие Нюрки были невероятно. В глазах у нее тоже что-то прыгало, странное что-то, она тоже, как я, отводила глаза в сторону, будто боялась что-то пообещать ненароком. Никаких телефонов я тебе больше не дам, на всякий случай сказал я, хотя голос мой утверждал совсем обратное. С такими ногами, как у тебя, нет смысла запоминать чужие телефонные номера, кому надо, тот сам дозвонится. А вот, если хочешь… А вот если хочешь, все же решился я, можно заглянуть в «Брассьюри»…

– Терпеть не могу пиво!

– У меня особое… Прямо из Мюнхена…

– А что ты делаешь в пивной? – заподозрила Нюрка. Наверное, приняла меня за охранника или за вышибалу.

– Помнишь, я говорил в милиции?… Это не просто пивная… Это мое собственное заведение… Неплохое, между прочим…

Нюрка явно хотела послать меня подальше, но слово собственное ее заинтересовало. Не знаю, что в ней победило – дурость или любопытство, но, поборов колебания, она вдруг произнесла:

– Поехали.

Внизу, в зале «Брассьюри», оказалось шумно.

«Давай сядем у окна…»

Я даже не оглянулся.

«Или у камина…»

Ну, уж нет! Не оглядываясь, я упорно тащил Нюрку за руку по узкой лесенке в башенку.

«Да постой же!.. Куда мы?…»

Я не ответил.

В башенке оказалось сумеречно, из обледенелых окон сочился слабый свет фонарей. Черные, страшные в полумраке кресла, больше ничего. Ну, может, еще ледяные розы на стекле. К нашему приходу.

– Зачем мы здесь? – удивилась Нюрка. Иногда вопросы ей удавались.

– Хочешь выпить?

– Плохо быть женщиной… – загадочно ответила она. – Зависишь от цен на спиртное… – Впрочем, даже в полумраке она разглядела бутылку «Бисквита» и вырвала ее из моих рук. – Конечно, хочу!..

Мне показалось, что она издевается.

Я жадно обнял ее.

«Ты всегда так?» – задохнулась она, но бутылку из рук не выпустила. «Мой папа всегда говорил, что лучше дать, чем получить». – «Он что, был у тебя священник?» – «Нет, боксер».

Нежное Нюркино тело таяло у меня в руках, никогда меня так сильно не зажигало на живое. Ее нежное сильное тело светилось во тьме, как под напряжением. Я стащил с нее все. Вообще все. «Погоди»? – жадно шепнула она. «Ну, что еще?» – «Я вся в твоих слюнях». – «А чего ты хотела?» – «Да погоди, у меня ноги мерзнут». Она ловко сунула голые ноги в сапоги. Не знаю, как у нее такое получилось, может, опыт большой. Приоткрытая дверь, ведущая вниз, в кафе, ничуть ее не смущала. Может, наоборот, придавала сил, возбуждала. Мы сгорели вместе. Со мной страшно давно ничего такого не происходило, наверное, потому я глупо спросил:

– Ты еще придешь сюда?

– Никогда, – все так же шепотом ответила она.

– Почему?

– Здесь темно… И здесь нет душа…

– При чем тут душ? – обиделся я.

– Вот дурак, – все так же шепотом ответила она. – Нормальная женщина не может без душа. А я нормальная женщина, – по-моему, она опять врала. – Здесь есть салфетки? – И, наконец, сказала: – Проводи меня.

Но, сказав так, устроилась в кресле и закурила.

Меня при этом она заставила одеться и сесть у окна, шепнув: «Так я твой силуэт вижу».

– Мы увидимся?

– Зачем? – удивилась Нюрка. – Ты свое получил.

– Любишь одноразовые игры?

Она промолчала, но не обиделась, видимо, решила поставить точку:

– Я не должна была сюда приходить. У меня любовник есть.

– А муж?

– Мужа я давно выгнала.

Докурив сигарету, Нюрка встала.

Я чувствовал пустоту, будто она уходит навсегда, но вслух говорить ничего не стал, все равно она не стала бы слушать. «Тебе надо бросить все это, – обидно обвела Нюрка рукой темные заиндевелые окна, кресла, письменный стол – всю мою нынешнюю жизнь одним движением обвела. – Я слышала, ты когда-то занимался строительством. Не перебивай. Неважно, от кого я это слышала. Тебе надо выползать из всего этого, – она еще презрительнее обвела тонкой рукой мир, который я завоевал с таким трудом. – Рано или поздно тебя тут зарежут. Мне тебя не жалко, но почему-то я не хочу, чтобы тебя зарезали в пивной. – В ее голосе прозвучало странное обещание. – Хочешь, сведу тебя с одним человеком?