Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

Трубникову это понравилось.

Наверное, нога русского человека тут еще не ступала, подумал он. Наверное, тут еще не слышали о гениальном изобретении Калашникова. Это, наверное, тихая страна, принимающая только воспитанных европейцев.

Когда Трубников вошел в бесшумный лифт, чтобы спуститься к морю, за ним шагнул в лифт жирный немец в совершенно нелепой одежде – то есть в черных спортивных брюках и в черной майке без надписей. Даже трусы на немце были, наверное, черные. В правой руке непонятный немец держал черную шляпу, причем странно держал – прижав к животу. Под такой большой шляпой можно спрятать все, что угодно, нервно подумал Трубников. Даже автомат Калашникова. Правую руку при этом странный немец прятал в кармане. Улыбнувшись немцу, Трубников доброжелательно спросил:

– Down?

– Сам ты, блин, даун! – ответил немец по-русски.

В тот же день Трубников в инвалидном кресле на колесиках оказался на борту быстроходного пассажирского лайнера за которым в свете плоской Луны летела по ночной Аравийской пустыне энергичная тень.

Утомленные пассажиры спали.

Пустыня внизу была однообразно желтой.

Потом взошло солнце и пустыня сменилась столь же однообразным, только зеленым по цвету океаном.

Иногда самолет где-то садился, тогда Трубникова заботливо вывозили в тенистый тропический сад или в прохладный ресторан аэропорта, и вкусно кормили и поили, как настоящего калеку. А он улыбался, терпел и упорно стремился в старинный индийский город Бенарес (Варанаси), здраво раскинув, что, потеряв его следы, русскоговорящий гид проклятая клонированная овца Наташа вряд ли все-таки решится одна полететь в Индию. Она, наверное, просто сдала билеты, удовлетворившись полученной суммой.

Трубников старался не покидать спасительного инвалидного кресла.

Не зная языков, не имея русскоговорящего гида, боясь заблудиться в чужих аэропортах, в стамбульском аэропорту он представился инвалидом. Он уплатил большие деньги за то, чтобы его считали инвалидом. Благодаря большим деньгам, к нему приставили милую стройную служительницу, кажется, малазийку. Он оплатил ее проезд до Бенареса и обратно. Она заботливо покрывала его якобы искалеченные ноги легким пледом и выкатывала его якобы искалеченное тело на стоянках в тенистый тропический сад или в зал прохладного ресторана, и страшно удивлялась, когда инвалид Трубников, пыхтя и пуская слюни, пытался ухватить ее за какое-нибудь укромное малазийское местечко. Впрочем, на порученного ей пассажира стюардесса не обижалась: во-первых, ей действительно хорошо заплатили, во-вторых, как обижаться на человека столь придурковатого, что перевозить его приходится в инвалидном кресле?

Трубников упорно летел в Бенарес.

Он дал себе слово, что непременно доберется до этого города.

Он надеялся, что Бенарес (Варанаси) будет напоминать беспорядочный муравейник, а он, Трубников, хотя и пестрый муравей (он всегда носил яркие малиновые костюмы), но вряд ли будет сильно выделяться в таком городе. В Бенаресе день и ночь кишит бесчисленная толпа, думал он, перемешанная со смиренными коровами и дерзкими обезьянами, наверное, в Бенаресе нельзя выжить, не зная хоть какого-то языка, тем более попасть туда без языка невозможно, – вот почему он и оформил международные документы на инвалидное кресло.

Он даже не знал, через какие города летит.

Когда самолет совершал очередную посадку, стройная малазийка задавала мнимому калеке какой-то официальный вопрос на неизвестном языке и тут же, не ожидая ответа (наверное, она лучше него знала, как он себя чувствует), перевозила калеку в удобном инвалидном кресле в очередной тенистый сад или прохладный ресторан, а потом вкатывала на борт чартера, время от времени беззлобно хлопая развратного калеку по его жадно тянущейся к ее бедру ручонке и внимательно сверяясь с официальными бумагами, полученными ею в маленькой арабской стране, густо пропахшей водорослями, кокосами, песком и нефтедолларами.

В Бенарес (Варанаси) самолет прибыл утром.

Хорошо выспавшийся Трубников изумленно взирал на новый мир.

«Ах ты, сука-романтика, ах ты, Братская ГЭС, я приехала с бантиком, а уехала без!» Милая малазийка неторопливо катила инвалидное кресло сквозь толпу, наполнявшую здание аэровокзала. В открытых переходах ударяла по дыханию оглушительно влажная жара. Пахло древесным дымом, благовонными курениями, сандалом, мочой, гнилью. Еще пахло распаренной банной листвой. Перед выходами копошилась еще более густая, можно сказать, грандиозная толпа. Взволнованно вскрикивали босоногие рикши. Некоторые бежали куда-то, забрав первых пассажиров. Черные плоские ступни мелькали над разогретым бетоном. Диковинно разрисованные автобусы зияли черными проемами вместо давно выставленных стекол. Некоторые автобусы были двухэтажные, а от того походили на фантастические елочные украшения.

Пальмы, баньяны, ресторанчики, украшенные пестрыми фонариками и устрашающими драконами, здания вполне европейского вида и старинные храмы, и мириады, мириады, мириады улыбающихся бегущих куда-то людей в белых чалмах и в белых накидках.

Ошеломленный Трубников молчал, вжавшись в катящееся по бетону инвалидное кресло. До него дошло, что путешествие закончено, он попал в ад и в ближайшие минуты будет предоставлен самому себе. В этом аду, дошло до него, предстоит найти волшебный амулет. А главное он понял, что через несколько минут его подвезут к какому-нибудь любезному официальному представителю доставившей его в Бенарес авиакомпании и отнимут спасительное инвалидное кресло. А вместе с ним отнимут милую малазийку, к которой он привык, как к сестре. И он должен будет влиться в бесформенную бессмысленную толпу и по адской жаре идти куда-то…

Куда?…

В этот сложный момент Трубников встретился глазами с Наташей.

Русскоговорящий гид Наташа, клонированная овца, блин, длинноногая, красивая, как Мадонна, стояла в широком переходе – в легкой белой юбке, в невесомой, почти прозрачной блузке. Голову Наташи украшала широкая шляпа из светлой рисовой соломы. За спиной Наташи, держа руки в карманах диагоналевых брюк, угрюмо торчали два побагровевших от напряжения молодца самого неприятного европейского типа и в самых неудобных европейских костюмах, даже при черных галстуках.

– Гони, падла! – подал команду Трубников.

Малазийка мило улыбнулась. Она не понимала Трубникова, только прощала ему все.

– Гони, блин!

Трубников прекрасно знал, что как только Наташа его заметит, так сразу застрекочет в его сторону АКМ и он получит, наконец, ту часть пуль, которая давно была предназначена ему бывшими, когда-то обиженными партнерами и конкурентами. Они везде найдут, думал он. Таковы правила. Ему в голову не приходило, что в разливе столь грандиозной толпы Наташа могла попросту не увидеть его. Вряд ли она могла искать в необозримом бушующем потоке инвалидное кресло на колесиках. Она запомнила Трубникова существом сопящим, бодрым, жадным на похвалу и женское тело. Она, наконец, еще не могла забыть ночь в Тононе.