Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов

Рубщики заинтересованно усмехались.

– Смотри, правда! – до Куделькина, наконец, дошло. – Не соврал Зеня. Впрямь телеграмма.

И развернул бланк.

МОСКВА ЧЕРЕМУШКИНСКИЙ РЫНОК ДЖОНУ КУДЕЛЬКИНУ ТЧК СРОЧНО ПРИЛЕТАЙ ПИТЕР ТЧК ЖДУ МЕДНОГО ВСАДНИКА ПОСЛЕ ДВУХ ДНЯ ТЧК ВАЛЯ

Пока рубщик читал, суетливый мужичонка заботливо накинул на его огромные плечи огромную видавшую виды телогрейку.

– Ох, любят тебя бабы, Джон Гаврилыч. Всех их у тебя и не упомнишь. То Нинка, то Ирка, то Нюська, то эта… Как ее? Цинцилла! Вот имечком наградили родители! Без ста граммов не выговоришь. А теперь просто Валя!.. Получше Цинциллы, наверное…

– Валя, Валя, Валентина, нарисована картина! – неизвестно чему вдруг обрадовался мужичонка. Наверное, предчувствовал выпивку. – Ты у нас нарасхват, Джон Гаврилыч.

– Фильтруй базар, – беззлобно отмахнулся Куделькин.

– Базара нет в местах лишения свободы! – радостно откликнулся суетливый мужичонка. – Я ведь к чему клоню, Джон Гаврилыч? За хорошие вести, это ж понятно… Поставить бы… Как русскому человеку… Я ведь вот осадил Нинку, Джон Гаврилыч. С риском, но осадил. От нее, от падлы, еще заработаешь. А ты у нас доброй души человек, Джон Гаврилыч… Ты посочувствуй… Утро уже палит, а еще ни в одном глазу…

Последние слова, глядя на непробиваемого спокойствия лицо рубщика, суетливый мужичонка выговорил уже без всякой надежды, но Куделькин благодушно кивнул:

– Вижу, вижу, бес тебя мучает. Загляни под прилавок, налей, сколь надо. Не жалко.

– От кого телеграмма-то? – заюлил, обрадовался мужичонка. – От девушки, наверное, да? Любят вас девушки, Джон Гаврилыч.

– От друга, – все так же спокойно, но с некоторым значением в голосе ответил Куделькин. – От настоящего друга.

– А чего ж подписано Валя? – захихикал мужичонка. – Ох, вы юморной у нас, Джон Гаврилыч!..

– А Валя это Валентин, – Куделькин смерил взглядом суетливого мужичонку и тот замахал руками:

– Да понимаю я!.. Понимаю!..

Приснилось что-то?

Уснул?

В детстве с Валентином было такое.

Нырнул однажды рядом с плотом, его и затянуло под бревна. Бился, как рыба, снизу головой об осклизлые бревна, не мог вырваться. Вода, кругом одна вода. Ничего, кроме воды. Вода и осклизлые бревна. Лишь странно, как бы издалека, пробивался сумеречный свет. Весь мир как бы вдруг потускнел, выцвел. А потом вообще все исчезло, вот де попробуй выберись.

Валентин очнулся.

Холодный маслянистый металл обжег левую щеку, он инстинктивно отдернул голову. И сразу понял: сильно не отодвинешься, руки и ноги связаны. Прочно связаны, умело, надежно. Он сидел на холодном бетоне, обнимая руками и ногами маслянистый металлический поршень, уходящий под потолок, вот руки и ноги его и связали. Обнимайся, дескать с поршнем, может, понравится. Даже позу не сменишь, сволочи.

Незаметно попробовал сыромятный ремень на разрыв.

Напрасные потуги.

Не хватит здесь даже его бычьих сил.

Без всякого желания повернул голову.

– Вернулся?… – донесся как бы издалека, а потом сразу приблизился голос Николая Петровича, явно обращенный не к Валентину: – Отпустил таксиста?…

– А как же, – деловито откликнулся Виктор Сергеевич: – Коляка бегал. Он прыткий. На счетчик глянул, обиделся. Говорит, чего счетчик у тебя молотит, будто никогда бабок не хавал? А водило в крик: где, дескать, клиент, куда делся? Сколько, мол, можно ждать? Почему, мол, вся жизнь в обмане? Ну, Коляка и отшил его. Заткнись, дескать! Занят клиент. Видишь, какое место? Даже посоветовал: ты, мол, езжай, братка. Тебе пора. У тебя на счетчике вон уже сколько наколотило! Ну, вы знаете Коляку. Вытащил чирик, дескать, на, пей мою кровь! Бери, дескать, чирик, и ни в чем себе не отказывай!

Николай Петрович негромко рассмеялся.

Голые стены.

Чужие, отраженные от голых стен голоса.

Постепенно, фрагментами, проявлялся, как на мокрой фотобумаге, мир. Непонятный металлический поршень, поблескивающий маслянисто, холодно, отчужденно… Сыромятные ремни на руках и ногах… Грубо сколоченный деревянный стол…

А на столе…

Зрение, наконец, вернулось полностью.

Валентин вздохнул.

А на столе лежал пистолет с вызолоченным курком. Не пригодилась ему машинка. Надо было сразу выбросить машинку. Все равно ведь никогда бы не пустил ее в дело.

– Узнал? – спросил Николай Петрович, присаживаясь на табурет, поставленный перед столом и глядя на очнувшегося Валентина.

Виктор Сергеевич (он стоял за спиной директора) решил, что вопрос задан ему:

– Чего ж не узнать, Николай Петрович? Игорешина машинка, точно! Я сколько раз ее видел! Опять же, курок…

– Это Серега вызолотил ему курок… – кивнул Николай Петрович. Он явно был в настроении. – Серега Кудимов знал толк в оружии. И учителем он был хорошим. А Игорек, вот сукин сын, подвел своего учителя. И нас всех Игорек подвел подло. Можно сказать, трусливо бежал Игорек с поля боя, позорно оставил врагу личное оружие.

Поднял серые внимательные глаза на Валентина:

– Ну, понимаешь, Валентин Борисыч? Понимаешь, дорогой, что нынче происходит? Люди мельчают, никому верить нельзя. Куда ни ткнись, везде одни разочарования и обиды. Трудно стало верить даже самым близким людям. А без веры как? Без веры нельзя.

Спросил:

– У тебя-то как? Голова не разламывается?

– Да ну, – хмуро ответил Валентин. – С чего бы?

– Да знаю, знаю, неприхотливый ты. Только ведь сидеть в обнимку с такой махиной все равно неудобно. Холодная, наверное, да? Да и тревожно, правда? Я бы, например, тревожился. Вдруг какой-нибудь придурок возьмет и нечаянно включит подъемник? Это что ж тогда? Такую штуку не остановишь. Даже с твоей силой не остановишь. Раздавит об потолок, как муху.

Спросил строго:

– Зачем обидел Игорька? Зачем ночью явился к девке?

Валентин промолчал.

Он зачарованно следил за пальцами Виктора Сергеевича.

Виктор Сергеевич стоял за спиной Николая Петровича и ловко навязывал на сыромятный ремешок маленькие, но частые узелки.

– Не ожидал от тебя. – Николай Петрович недоуменно прищурился. – Понять тебя не могу. Ну, приехал в Питер, печальное, но необходимое дело. Нашлась даже добрая душа – предупредила, не болтайся, мол, по городу. Нечего, мол, тебе болтаться по городу. А ты?… Зачем полез в чужие дела. Из-за тебя милиция хвост подняла трубой. Из-за тебя Хисаич убился. А у Хисаича, скажу тебе, семья. Он был нужный работник… И вот еще, получается, и Игорька подвел… Подвел, подвел… Бросившему оружие как верить?…

Валентин промолчал.

Николай Петрович недобро покачал головой. Потом спросил, не оборачиваясь:

– Виктор Сергеевич, а как там нынче Игорьку у нас?… Не очень хорошо, наверное?…

– Не очень, – деловито отозвался Виктор Сергеевич.