Джейн Крэмер - Об Эмманюэле Бове

В июле 1940 года Бов вывез Луизу, которая подвергалась опасности уже потому, что была еврейкой и коммунисткой, из оккупированного Парижа и привез ее в "центр подполья" город Лион. В 1942 году, когда Юг был в свою очередь оккупирован, они вновь уезжают, на этот раз в Алжир. Эмманюэль Робле, который впервые встретил Бова в Алжире, говорит, что Бов никогда не говорил о причинах своего отъезда в Алжир, но что все знали, что это было из-за Луизы. В 1942 году в Алжире находилось много писателей. Супо, старый друг Бова, был там среди других его знакомых: Андре Жида, Марселя Соважа, Анри Жансона и Антуана Сент-Экзюпери. Они встречались в книжном магазине Шарло. Шарло было тогда всего двадцать семь лет, но у него уже была прочная репутация. Он был арестован и допрашивался полицией Виши, провел два года в лагере; маленькая лавочка, в которой он издавал и продавал книги своих друзей, вскоре становится своего рода клубом нашедших в Алжире убежище интеллектуалов, которые были отрезаны от свободной Франции и ждали возможности сражаться. Они образовали так называемый "Центральный комитет писателей" и, когда Бов приехал, они приняли его в свои члены.

Робле полагает, что Бов начал умирать уже в Алжире. Он все время слегка сутулился, скрещивая руки за спиной, и говорил слабым голосом, словно пытаясь сберечь дыхание и силы… удивительная манера, замечает Робле, в средиземно-морском городе, где каждый говорил громко, жестикулировал и широко размахивал руками. Робле жил в пригороде, называемом Бузарея, среди холмов, в десятке километров от города, и Бов снимал там комнату, чтобы писать. Робле видел его иногда то в автобусе, то в булочной и однажды спросил его, что он делает в Бузарее; Бов ответил, что пишет роман.

Это было его самой пространной беседой о работе Бова, не считая другого дня, когда Робле спросил, продвигался ли роман, и Бов ответил: "Да". Робле беспокоился за Бова, потому что тот становился все бледнее и кашлял. Друзья Бова в книжном магазине Шарло думали, что у него рак, но видимо дело было в туберкулезе, как и в случае с его отцом (в его свидетельстве о смерти значилось: "остановка сердца вследствие обострения пневмонии"). Луиза привезла его в Париж в 1944 году, два месяца спустя после Освобождения. Им некуда было идти, и она взяла такси до пустующей квартиры Виктора Бобовникова, по авеню Терн, и попросила консьержку доверить ей ключи. Когда приехал Виктор, в июне 1945,… отбыв пять лет заключения в Германии…, консьержка остановила его у дверей и сообщила, что в его квартире находится умирающий брат. Виктор снял комнату в гостинице и оставался там до тех пор, пока Луиза не позвонила ему по телефону, чтобы сообщить о смерти Бова.

Луиза Бов выказала фанатическое рвение во всем, что касалось ее мужа. Она хотела, чтобы ему была воздана справедливость… чтобы его гений был признан, а память его реабилитирована. К ней, в квартиру на площади Соединенных Штатов, в которой, овдовев, она жила со своей сестрой Колетт, звонили люди; они предлагали экранизировать один из романов Бова и переиздать один из рассказов, но Луиза неизменно назначала цену, "достойную Бова", и это было больше, чем кто-либо мог заплатить.

В итоге, единственный доход, который принесли ей творения ее мужа, составил четыре тысячи франков, которые выписал ей Ив Ривьер, купив три рассказа в 1972 году. Единственная биография Бова была работой бельгийского иезуита на звание мастера в университете Лувэна.

Сестры Остенсоер жили на прежней квартире в семнадцатом округе, просторной и довольно мрачной, и, понемногу, две женщины наполнили ее всем тем, что Ривьер, приходивший просить права на три рассказа, назвал "многочисленными мертвыми вещами". Мэри Блюм, американская журналистка, которая находила двух старых женщин довольно одинокими, время от времени навещала их. Топор тоже. Две сестры представляли собой загадочную, взаимодополняющую пару. С годами Луиза все более толстела (к концу жизни она носила сердечный стимулятор и едва могла ходить), а Колетт становилась все более худой… "ссохшейся", как говорит Топор. Они без конца спорили, поскольку Луиза была ревностной коммунисткой, а ее сестра – не менее ревностной голлисткой, которая провела войну в Лондоне за дешифровкой посланий генерала. Луиза пила вино; Колетт, будучи англофилкой, – чай и шерри. Луиза Лери на протяжении многих лет вспоминает Луизу Бов… которую она называет "маленькой толстушкой". Той случалось, на одном из вернисажей в галерее Луизы Лери, по улице Монсо, приставать к другим приглашенным с разговорами о своем муже. Она умерла в год, когда во Фламмарионе были опубликованы "Мои друзья".

Известность – довольно жестокая почесть во Франции. Французы, быть может, никогда не перестанут читать Пруста. Стендаля или Флобера, но людям, способным в короткое время и с одинаковым энтузиазмом увлекаться Марксом, Фрейдом и Блаженным Августином и так же быстро их забывать, не угрожала опасность проникнуться долгой привязанностью к Эмманюэлю Бову. Для большей части из них удовольствие, которое они находили в Бове, было радостью открытия.

Его романы имели определенную тенденцию размываться, по крайней мере, при воспоминании, и, к тому же, одержимых Бовом сегодня, может быть, более интересует человек, нежели его книги, поскольку примечательна сама верность Бова своему странному литературному жанру. Однажды, когда Бов испытывал сложности с началом романа, издатель Жан Файар зашел к нему и посоветовал постараться найти большой сюжет, как это делали русские романисты; Бов ответил, что, на его взгляд, это тональность, а не сюжет, придавала прелесть их книгам…, что, по размышлении, не было никакой разницы между интригой романа Достоевского и сценарием французского комикса. Его проблема была не столько в выборе тональности, сколько жанре выбранной тональности. Его книги – изящные репродукции, но то, что они воспроизводят, это все то же состояние восприятия жителя городской окраины. Его персонажи невинны, как невинны коровы. У них нет "индивидуальности". Они не злы, но пошлы и привязаны к своему горю, словно бы эта привязанность была формой борьбы. Они болезненны в своей эксцентричности, суетливы в деликатности. Они полны сетований, как и сам Бов.

В 1926 году Бов прожил некоторое время в небольшом товариществе неблагополучного пригорода Бекон-ле-Брюйер, между Курбуа и Асньер, и, когда съехал оттуда, сделал это сюжетом одного рассказа. Он рассказывал, что в Бакон-ле-Брюйер было трудно представить женщину, уснувшую в руках своего любовника, коллекционера, перебиравшего свои марки, хозяйку, готовившуюся к приему гостей, прихорашивавшего влюбленного или бедняка, получившего письмо, сообщавшем о наследстве. В Бекон-ле-Брюере "счастливые моменты жизни отсутствовали". И, быть может, однажды этот город исчезнет, и никто того не заметит. "Так, навсегда оставляя сегодня Бекон-ле-Брюйер, не могу помешать себе думать о том, что этот город настолько же хрупок, как и живое существо, которое я покидаю. Они умрут, может быть, через несколько месяцев, в тот день, когда я не прочту газет. Никто не сообщит мне об этом. И я буду долго считать, что они еще живы, как я думаю обо всех, кого встретил, до тех пор, пока не узнаю, что прошли годы, как их уже нет".