Алеш Гучмазты - Матрона

О, как ужасна судьба той,

Чей сын никогда уже не переступит порог ее дома,

Не скажет: “Я пришел, мама!”.

О, как несчастна мать,

У которой не стало любимого сына!

Она ждала его, не спала ночами,

А теперь боится взглянуть на него.

Та самая мать, которая любила тебя больше жизни!

Та несчастная мать, чьей опорой и надеждой ты был.

Та бедная мать,

Которая страшится теперь твоего вида…

Женщины вокруг плакали, все, как одна, и Матрона, устав причитать и боясь сорвать голос, отошла в сторону. Поискала взглядом жену Доме. Та стояла неподалеку, вся в слезах. В комнате было полно женщин, они плакали, и, казалось, в слезах скоро можно будет утонуть. “Наверное, женщина вся состоит из слез, – думала Матрона, – но никто этого не замечает. Женских слез не замечают даже тогда, когда они текут рекой”.

Казалось, в этой комнате, полной плачущих женщин, легче всех переносит свое горе мать покойного, Абиан. Сухощавая, широкая в кости, она сидела перед гробом прямо и неподвижно, будто из камня вытесанная. На изможденном лице ее, сером, как гранит, то ли прожилки выступили от напряжения, то ли остались следы ночных слез. Мутные, невидящие глаза словно пеленой были затянуты, непроницаемой пеленой отрешенности.

Когда закончились причитания очередной плакальщицы и в комнате вдруг стало тихо, ни слова, ни стона, только почти неслышные всхлипывания женщин, – глаза Абиан расширились, ожили, и во взгляде ее ясно выразилась обида, а затем и страх: она смотрела на женщин так, будто они собрались здесь для того, чтобы предать проклятию ее живого сына. Возможно, он совершил какое-то злодеяние, а может, и нет, но так или иначе она, мать, должна подняться и встать на его защиту. И она поднялась, подалась к гробу, насколько хватало рук обняла этот цинковый ящик и, подняв к людям глаза, полные жалости и мольбы, заплакала хрипло, запричитала, обращаясь к присутствующим:

О, что я вам сделала плохого, скажите мне?

Почему вы плачете по моему сыну,

По моему сыну, которому пришла пора жениться?

О, люди добрые, хорошие люди,

Почему вы причитаете, поминая моего сына?

Он ведь уехал в Россию,

Чтобы заработать деньги.

Весной он собирается жениться,

Весной он сыграет свадьбу…

О, чтоб ты никогда не женился,

Мой бедный сын,

Раз мне не суждено увидеть твою свадьбу!

Тебе и на том свете не удастся жениться,

Мой несчастный сын.

Даже на том свете

Никто не согласится выйти за тебя замуж,

О, мой любимый, мой дорогой сын.

На том свете девушки будут обходить тебя стороной.

Вот что они скажут, мой родной:

“Если и живым ты не смог найти себе невесту,

Если и живым не сумел жениться,

Чего же ты хочешь теперь,

Чего хочешь от нас?”

Она упала на гроб и, рыдая, гладила его холодные бока, будто живого сына лаская; взрослый, он застеснялся бы, конечно, остановил ее, но не теперь, когда материнское чувство ее было обращено к цинковому ящику и она старалась возместить то, чего и сыну не додала в детстве и сама была лишена из-за вечной занятости, постоянной нужды и работы. Три ее дочери сидели у гроба, оплакивая брата, жалея мать и не зная, как помочь ей пережить случившееся. Понимая свое бессилие, отчаявшись, они судорожно всхлипывали, беззвучно почти, но безутешно и горько.

Стоявшие рядом женщины, и вдова Егната с ними, пытались унять Абиан, оторвать ее от гроба.

– Перестань, – сказала вдова Егната. – Хотя бы дочерей своих пожалей.

Услышав это, Абиан перестала гладить гроб, вздрогнула и застыла, будто ее пришили к нему. Медленно, какими-то неловкими рывками, словно разрывая стежок за стежком, она поднялась, глянула на дочерей, и руки ее как бы сами по себе задвигались, то перебирая платье на груди, то поправляя косынку. Теперь во взгляде ее не было ни обиды, ни страха. Она смотрела на женщин с каким-то неясным вызовом, словно подозревая их в чем-то таком, чего и сама не могла понять.

Нет, Зара, я не перестану!

Я же сказала вам:

Покажите мне сына, и я успокоюсь.

Покажите мне моего сына!

Если я увижу его, я успокоюсь

И не буду думать, что вы кого-то другого принесли в мой дом.

Кого-то другого принесли, вместо моего сына,

Кого-то чужого, незнакомого!

Здесь кто-то чужой, я не знаю его,

А вы почему-то называете его моим сыном.

Покажите мне его!

И пусть тогда Заур умрет,

Если я скажу еще хоть слово…

Она умолкла, как бы подтверждая сказанное, причитания сменились хриплым, бессильным плачем, но взгляд остался прежним, и женщины поняли, что не смогут ее унять. И тогда вступила ее младшая сестра, такая же сухощавая, как сама Абиан.

Не трогайте ее, люди добрые, не трогайте!

Дайте ей наплакаться по сыну,

О, славные люди, пасть бы мне жертвой вместо вас.

Мать, которая боялась даже поклясться именем сына,

Созвала в этот черный день столько людей,

Столько людей созвала для того,

Чтобы они оплакали ее бедного сына.

Что же ей делать, этой несчастной,

Которая видит, как люди плачут по ее сыну,

Что остается ей, кроме горьких слез?!..

Она причитала протяжно и пронзительно и, закончив, обняла Абиан:

– Плачь, моя бедная сестра, умереть бы мне вместо тебя, плачь, но не забывай и о людях, который пришли к тебе в твой черный день, держи себя в руках…

Люди все прибывали и прибывали. В доме уже негде было повернуться, и женщины, поплакав у гроба, выходили на веранду, уступая место другим. Матрона кивнула жене Доме, и они вышли. На веранде тоже было полно женщин. Многих из них Матрона знала – односельчанок, само собой, и других, из ближних и дальних сел ущелья; они же слышали, что она переехала жить в другое место, и теперь радовались встрече. Особенно, конечно, односельчанки. Радовались так, будто она явилась с другого края света. Каждая старалась протиснуться к ней, обнять, порасспросить о жизни. Матроне было приятно их радушие, и, растроганная, она думала о том, что счастье человека не в одной только семье, но и в чем-то гораздо большем. С веранды она увидела часть своего приусадебного участка, крыши хозяйственных построек, и почувствовала, как тронулась ее кровь, как поднялась и теплой волной прошла по телу. И она вздохнула непроизвольно, глубоко и сладостно, как это бывает в детстве, когда неожиданно видишь вдруг что-то желанное, и тут же вспомнила о несчастье, которое привело ее сюда, и пригорюнилась, но радость, затаившись, не ушла, осталась в душе.

И сын ее был здесь, в отчем краю, на улице своего детства. Подумав об этом, она обеспокоилась и стала оглядываться, стараясь высмотреть в толпе жену Доме. Обрадовавшись встрече с односельчанами и знакомыми, Матрона совершенно забыла о ней, и та осталась одна, стояла, как сирота, среди незнакомых людей, не зная куда приткнуться и откуда ждать помощи. Обругав себя за невнимательность, Матрона подошла к ней и спросила участливо: