Анатолий Ким - Близнец

Немирного, в кожаной курточке, с маленькой, кожаной же, кепочкой на голове… Из нас двоих один был обычный человек, рожденный матерью и через ее пуповину получивший весь жизненный материал для своего телесного устроения. Другой – подполковник КГБ (такой-то), и в нем я, который ничего такого не получал в зародышевом состоянии, и мое формирование происходило на материале, поставляемом через незримую пуповину напрямик из той суперначальной пустоты, которую древний китаец Лао-цзы обозначал понятием дао.

В московском людском скопе существовал работник госбезопасности (имярек), может быть, благополучно существует и сейчас, господа. Однажды, спускаясь по лестнице в нижний буфет Дома писателей, Василий увидел атлетически сложенного, как говорится, лысоватого, холеной наружности блондина, который стоял в дверях бильярдной, расположенной в полуподвале, курил и как-то по-особенному, не так, как другие, внимательно посматривал на него.

И минутой позже прозаик Анатолий Шерстянкин, очкастый бородатый человечек, который в тот раз вслед за мной спускался в буфет, просветил меня: встреченный нами у бильярдной господин есть офицер КГБ, поставленный надзирать над писателями в их московском Союзе. Но в достопамятный день увиделся с Вас. Немирным не этот офицер, а иное существо – это был я, внедренный в гэбэшника, обладающий природными свойствами, каковых не имелось ни у него, ни у моего брата-близнеца.

Что это за свойства, вы узнаете в следующей главе, теперь же хочу вкратце передать начало долгого разговора, что произошел между писателем и подполковником.

– Вы ведь родились в Америке?

– Да. В Вашингтоне.

– У вас имеется брат-близнец. Знаете об этом?

Я ничего не ответил; долго-долго молчал. Я не знал, что отвечать. Мне было страшно. Этот внутриутробный гнусный страх парализовал мою волю и заступорил мозги.

– Так вот, я и есть этот брат-близнец, а не офицер госбеза,- сообщил я Вас.

Немирному, который с бледным лицом, со стиснутыми челюстями стоял посреди гостиничного номера.- Не знаю, почему это произошло, но со вчерашнего вечера я – подполковник (такой-то). И у меня есть очень важное для вас сообщение.

Итак, он был захвачен утробным страхом: значит, они обо всем могут узнать, даже о том, что думают люди. Ведь только вчера, сразу после телефонного разговора с подполковником, Василий вдруг стал размышлять-фантазировать в несусветном дичайшем направлении, какое порой возникало в его сознании помимо всякой воли и даже вопреки ей. Такое свойство в себе он называл истерикой фантазии и никогда не мог самопроизвольно выйти из подобного состояния или отключиться от него. И, тихо злясь, досадуя на себя, он вынужден был досматривать кошмарный сон разума до конца…

Накануне вечером, испытывая гнетущий страх перед завтрашней встречей с гэбэшником, моя мысль сперва начала подцарапывать какую-то фальшивку, стирая с некоего документа имя (только что узнанное) подполковника и вписывая туда свое собственное – Василия Викторовича Мирного (Немирного). А потом, с маху сбросив сей шизофренический пассаж, мой мозг за секунду превратил подполковника КГБ в того брата-близнеца, о котором когда-то поведал мне отец… С чего бы это? Может быть, от слабой надежды… Ведь родной брат-гэбэшник, если и узнает что-нибудь про меня, то все равно не выдаст им.

А что он может узнать? Возможно, ему стало известно о банковском счете… И он знает номер его и реквизиты банка, они записаны в черной записной книжке…

Так он болезненно фантазировал у себя дома, на своей холостяцкой квартире, а назавтра в гостинице “Минск”, в номере 211, подполковник госбезопасности, одетый в цивильный костюм, при галстуке от “Кристиана Диора”, говорил ему следующее:

– А знаете ли вы, что на ваше имя существует счет в одном южнокорейском банке? Уже много лет находится на депозите крупная сумма в американских долларах. Наросли очень солидные проценты!

– Не знаю,- быстро, слишком быстро ответил Василий, а я рассмеялся и вполне задушевно молвил:

– Знаете, знаете! Ведь отец рассказывал перед смертью…

– Ну если вам все известно, то незачем и расспрашивать! – начал горячиться

Василий. Он все еще не понимал, как ему повести себя…

– А я и не спрашиваю. Я передаю информацию. Счет и реквизиты, кстати, можете переписать, мне они ни к чему.

И я протянул Василию черную записную книжку, открытую на развороте, где на правой странице четкими латинским буквами и крупными цифрами были обозначены реквизиты и номер банковского счета.

Я усадил брата за письменный стол, сам пристроился в креслице рядом, закурил сигарету (оказывается, я курил белый “Marlboro”) и с великим любопытством стал разглядывать его.

Все, что ни делал я, выходило у меня уверенно, по-военному четко, неспешно: доставал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, придвигал брату стул, вынимал сигареты и закуривал… Но еще за мгновение до каждого из этих действий я не знал, что буду их производить, не ведал, что черная книжечка лежит в левом внутреннем кармане пиджака и что произнесу перед Василием следующие слова весьма торжественным тоном:

– Вот мы и встретились, брат. Мы когда-нибудь должны были встретиться! Хотя бы раз в жизни.

– А вы действительно мой брат? – был задан вопрос.

– Да,- ответил я.- Но с этим одновременно нам нужно усвоить, что я есть ты

(давай перейдем на “ты”), а ты есть я. То есть мы одно целое, но существуем разделенными – в двух разных состояниях. Теперь – пересеклись. Но если с тобой все ясно: Василий Викторович Немирной, по паспорту – Мирный,- со мной, брат, все намного сложнее. Многое остается неясным, даже для меня самого.

– В чем неясность?

– Очевидно, я существую в том же виде, в каком существуют призраки. А точнее

– подпитываюсь от того вида не известной еще нам энергии, которая обеспечивает некоторым людям способность подвергаться всяким трансам, наваждениям и одержимости.

– Не очень-то понятно…

– И мне тоже. Я пытаюсь сейчас объяснить то, что происходит со мной в моей жизни. Мне только одно доподлинно известно: я есть, я существую. Но мне неизвестно, какой я, как на самом деле выгляжу.

– Ты выглядишь вполне прилично.

– Это одна видимость. Я же говорю: одержимый… До вчерашнего вечера мне ничего не было известно о существовании подполковника. А сегодня – вот я перед тобой, сидим, беседуем. Он лишь представляет меня – он одержим мной.

Почему, как это происходит во мне, я не могу тебе объяснить, потому что и сам не знаю.

– А что же с ним происходит? – спросил Василий и не без тайного удовольствия фамильярно ткнул указательным пальцем в грудь подполковнику.