Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

Явился Кнопф, с видимым удовольствием оглядел мой наряд и сказал, что на снегу меня видно будет за версту.

– Никто не заблудится, – объявил он жизнерадостно. – Но должен сказать тебе, Шурик, детишки не рвутся в лес. Детишки опасаются. По части свободной жизни ты их подзавел, спору нет. Но смотри, что у нас выходит – свобода не в радость.

Я разозлился и чуть было не сказал Кнопфу, что он дурак. Алиса успела вмешаться.

– Коллега, – сказала она, глядя Кнопфу в левое ухо, отчего ухо тут же заалело. – Неужели вы, получив жалованье, тут же тратите его на первую попавшуюся дрянь? Головой не дергайте. Если я говорю дрянь, значит дрянь. Почему это все должны терпеть ваши спортивные издевательства?

– И верно, издевательства, – осклабился Кнопф. – Конечно, издевательства, раз их даже на Барабанова не заманишь.

– Ну вот, – проговорила Алиса, взглядывая на меня. – Обмен ударами начался. Не перестарайтесь, коллеги.

Кнопф против ожидания не соврал. В автобусе в сером городском утреннем полумраке сидели две пары. Лисовский со своей суженой (я почему-то с трудом запомнил, что ее зовут Ниной) и Анюта с Сергеем. В нашем отрочестве мы бы наверняка разбежались по автобусу, эти пары занимали две первые двойки сидений справа и слева от прохода. Лисовский приподнялся и простуженным голосом сообщил, что они рады меня видеть. Потом он сказал, что ехать нам не меньше часа, и что они надеются, что я не буду молчать всю дорогу. Я покосился на Анюту. Она отгрызала заусенец, и лицо ее было скрыто волосами. Мне впервые пришла в голову мысль о Сергее. С ним-то что делать? И почему мне об этом ничего не сказала Алиса?

– Александр Васильевич, – раздался простуженный голос Лисовского. – Вы, может быть, думаете, что остальные испугались? К вашему и не только к вашему сведению – никто не испугался. В школе грипп.

«Может быть, не стоит рисковать?» – спросил я, и Кнопф принялся оглаживать баранку, как живую. «Нет», – сказал Лисовский, глядя ему в спину. – «Во-первых, мы хотим в лес, а во-вторых, мы хотим убедиться».

– Убедились? – спросил Кнопф, включая двигатель.

– Почти, – ответил Лисовский.

– Значит, в Юкки? – спросил Кнопф.

– В Юкках горы, отозвался Лисовский, – а в автобусе беговые лыжи. Александр Васильевич, выбирайте.

– Комарово.

Не могу сказать, что Кнопф расстроился. Ему было все равно, вот что.

Я ведь и в самом деле что-то такое рассказывал, пока Кнопф твердой рукой вел автобус на другой конец города. Уже и Анюта перестала глядеть исподлобья и позволила Сергею завладеть своими несчастными пальцами, и беспокойная Нина перестала ловить взоры своего повелителя. Но в окнах справа промелькнул буддийский храм, и я вспомнил, что мне предстоит. Нет, конечно, я и не забывал об этом, но сейчас, когда город иссяк, и свободное пространство брызнуло во все стороны снежными полями, голыми суставчатыми растениями, и, главное, бредущими в отдалении маленькими людьми, я ощутил, что именно сегодня мне предстоит впервые сделать что-то необратимое. Я поглядел в уверенную спину Кнопфа и малодушно подумал, что может быть, эта езда и есть уже свершившееся похищение, и уже поставлена последняя точка и нечего суетиться…

– Господин писатель, – сказал Кнопф, не поворачивая головы, – я этих ваших комаровских подъездов не знаю. Куда рулить будем?

Еще глупость. Я уставился Ане в лицо, точно надеясь усмотреть какие-то знаки. Она отвернулась. За окнами между редкими придорожными соснами перелетала стайка воробьев, будто горстку дроби кто-то подбрасывал над сугробами.

– На заливе ветер, – сказал я. – Не будем помогать гриппу. Сворачивай к Щучьему озеру, Кнопф.

«Анька», – сказал Лисовский, когда мы вышли из автобуса. – «Давай сложим костер. Мы сходим туда, туда и туда». – Он махнул рукой в синеющие за озером дали. – «А потом вернемся и зажжем его».

– На лед не пущу, – сказал Кнопф, – и не мечтайте.

Мерзкая дрожь началась у меня в пальцах. Я смотрел, как ребята застегивают крепления, как пробует ботинки Кнопф, распахиваясь в шаге, и вдруг обнаружил, что и сам стою пристегнутый к лыжам. Когда? Как? Дико это было.

Впрочем, и Кнопф был не лучше. Не сходя с места, он делал свои гигантские лыжные шаги и уже почти растянулся до шпагата, когда изумленные нашим оцепенением ребята заговорили.

– Владимир Георгиевич, – Сергей встал перед неутомимо двигающимся Кнопфом, чтобы попасться ему на глаза. – Вот лыжня с флажками. Мы идем в лес.

Медленно-медленно Володькино лицо ожило. Он шаркнул лыжами последний раз.

– С маркированной трассы не сходить, – проскрежетал он. Оглядываясь на нас, дети втянулись в прибрежный лесок.

– Барабан, – сказал Кнопф почти человеческим голосом. – Зачем тебе рюкзак?

– Бутерброды с бужениной и фляжка коньяку.

– Я выпью твой коньяк, а если ты… хоть пальцем… Ни грамма не получишь!

– Не дури, Кнопф, ты за рулем.

– Ты зануда, Барабан.

Тут я неожиданно для себя – точно судорогой пробило – попытался ударить коллегу Кнопфа острием палки, но он с непостижимым проворством уклонился, возник у меня за спиной и так наподдал мне по затылку, что я рухнул лицом между лыж. Я быстро очнулся. Кнопф сгреб меня за плечи и поставил на ноги.

– Не вынуждай, – сказал он. – Что мне тебя при детях молотить? А не будешь рыпаться, я тебя аккуратненько вырублю, никто и не заметит. Ах! – и лежит Барабанов.

– Кнопф, скотина, зачем ты звонил в Прагу?

Перед глазами у меня плыло, слегка подташнивало, и вопрос о Праге был не более чем конвульсией удрученного разума. Но во взгляде Кнопфа промелькнуло смятение.

– Молчи, – прошептал он прямо мне в ухо. – Молчи, я ведь и правда хочу закончить все аккуратно. Да и на что тебе жаловаться? Дочку свою ты спрятал грамотно, клянусь честью, я не знаю, где твоя дочка! Хотя в толк не возьму, зачем ты ее прятал? Ты подозрительный тип, Барабан. Но мне на это плевать. Чтобы не было паники, чтобы не было визгу и писку, ты пойдешь по лыжне и нагонишь ребят…

– Не могу. Кажется, у меня сотрясение мозга.

Кнопф выругался.

– Нет у тебя сотрясения. Хлебни коньяку, съешь бутерброд и отправляйся. Иначе – пеняй на себя.

Он выпустил меня, отступил на шаг и просунул руку за пазуху. За пазухой он нащупал нечто и ухватил это нечто покрепче.

Аккуратно без лишних движений я снял рюкзак. Голова и в самом деле побаливала. Отстегнул клапан и распустил шнур, который стягивал горловину. И тут раздался визг. Анин голос бился в соснах, и я застыл, согнувшись над рюкзаком. Побледневший Кнопф медленно отвел от меня взгляд и повернулся к лесу. Я оттолкнул уткнувшееся в ладонь горлышко фляги, выхватил из рюкзака тугую, набитую песком колбасу, скользнул к оцепеневшему Кнопфу и что было сил хлестнул его по затылку. Володькина голова дернулась, будто я переломил ему шею, и тут же оборвался визг. Я бросился к соснам, но из-за деревьев навстречу мне уже выходили дети. У Анюты дрожали губы, а палки она бестолково погружала в снег и мучительно выгибала брови, точно силясь сбросить что-то со лба. Я стал махать Сергею, и он, умница, понял. Забежал сбоку и успел. Он подхватил Аню, и та не упала, но мягко опустилась на присыпанные снегом кочки. Лисовский подошел ко мне вплотную, силясь что-то произнести. Впрочем ясно было и так. Поверженный Кнопф издал невнятный звук, по-собачьи мотая головой, стал на колени и принялся ощупывать воздух в поисках опоры. Я метнулся к нему и зачем-то позвал: