Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

– Семейство Куус построило чулан, и тебя в нем держат. Большой успех.

Володька скрипнул зубам, лицо его окостенело.

– Случайность, – сказал он, – и то, что ты меня по голове… случайность тоже.

– Кнопф, ты не немец, – сказал я, – Просто когда мы учились в школе, ты по вечерам секретным образом был у какого-то немца в услужении. Ты подхватил от него эти свои закидоны, как ветрянку.

Кнопф надулся и уставился в угол. Тогда я налил водочки и подал ему пиалу.

– Не хмурься, дружище Кнопф, все вздор. Ну, какая тебе корысть в том, что ты немец? Будь у тебя замок в Тюрингии – другое дело. Верь мне, Володька, я написал бы куда хочешь, какую хочешь бумагу про то, что ты немец. Знаешь, как я написал бы? «Дорогие немцы! Уже тридцать лет я знаком с Вовой Кнопфом и торжественно свидетельствую: всегда и во всем он был немец, что и подтверждалось соответствующими анализами на ежегодных медосмотрах».

Кнопф издал звук: среднее между вздохом и писком, потом повернулся. В глазах его стояли слезы.

– Ты… Ты… – и вдруг хлопнул меня по физиономии. Мы сцепились немного потаскали друг друга по комнате. Но каждый думал о том, что на шатком столике высится незакупоренная водка, и схватка наша оборвалась. Я налил водки, мы выпили и зажевали колбаской. Настоящей злости не было.

– Не горюй, Володька! – я толкнул Кнопфа в плечо. – Русский, немец, татарин – какая разница?

– Ты лжешь, Барабан. Ты и сам хотел бы стать немцем. Только ты не знаешь как. То-то же. Думаешь, подружку твою случайно зовут Мария Эвальдовна? Ты через нее стремишься стать немцем. Вот как!

– Она финка!

– Финны живут среди скал и фиордов. Они не треплются по всем углам. Финны – почти немцы. Хотя между нами говоря, Барабан, лучше бы она была шведкой.

Дико мне было смотреть и слушать. Но теперь, как много лет назад в школе, я не мог сказать: «Дурак ты, Кнопф!» Прошло чуть не тридцать лет, а он все так же цепляется за свою идею. И прожил он эти тридцать лет не нищим подзаборником, а слава Тебе Господи прожил! И свою машину не украл, наверняка не украл, а купил, потому что его Кафтанов ценит… В конце концов, он мнит себя немцем, я – писателем… Но Кнопф нечист на руку! А вот посмотрел бы я на того, кто объявит это всей честной компании. Однако ж, Кнопфа держат под замком, а я между тем… Вот о себе не надо! Лучше припомнить, кто Кнопфа взаперти держит. Малые дети и безумный старик.

– Ты не слушаешь, – сказал Кнопф с досадой и устремил мне в лицо гладкий указательный палец. – Ты боишься, что я тебя уговорю. Да… Нужно собраться встряхнуться и иметь мужество. Вот ты, Барабанов, мог бы стать немцем, очень бы мог! Смотри, у тебя уже и дочка в Голландии… – тут Кнопф понял, что увлекся, и лицо его обмякло и увлажнилось. Он выпил один и, видя, что я не собираюсь ловить его на слове, понемножку оправился и затвердел. – Или вот я… Кафтанов берет меня на службу. Почему? Во всяком деле нужен немец. Между нами говоря, Барабан, я тоже не всегда… Что же поделаешь? Когда кругом русские, поневоле и сам… Я увлекался, я хотел жить красиво… – Мне вспомнился несчастный змей, скончавшийся от гриппа. – Будь я не Кнопф, вылетел бы в два счета. А почему? – Снова Володька принялся фехтовать указательным пальцем. – А потому что Кафтанов – дворянин!

Вот тут мне показалось, что оба мы сходим с ума, и я налили в пиалы на полпальца водки, и мы выпили.

– Ух! – сказал Кнопф, – Эх! Так вот, Кафтанов. Русский дворянин чует, что немцы в России должны водиться.

– Владимир Кнопф, почему вы не говорите по-немецки? Новогодняя ночь создана для таких чудес.

Oh, Tannenbaum! Oh, Tannenbaum!

Wie shon sind deine Blatter!

Моя милая мамочка знала всю песню, я же запомнил только две строчки и мотив. Но Кнопфу хватило. Он снова распустил губы и щеки.

– Вот оно как, Шурик, видишь. Уже и ты по-немецки…

– Не крути. Отвечай прямо, почему ты, Кнопф, не говоришь по-немецки? Может ты все врешь?

Я вынул из кармана револьвер, не торопясь, и не очень ловко подкрутил барабан так, что пуля стала против ствола, и наставил ствол Кнопфу в лоб.

– Ну, Кнопф, сознавайся, что не немец.

Володькино лицо расползлось совершенно. По-моему, у него даже затряслись щеки. Я нацелился под левую ключицу, и тут же левое плечо стало подрагивать. Я сдвинул ствол вправо, и та же трясучка началась в правом плече.

– Н-н-е выстрелишь.

Бес вселился в меня. Я налили водки ему и себе.

– Выпьем, Кнопф, напоследок.

Пощелкивая зубами по краю пиалы, Кнопф выпил, а я снова взялся за револьвер.

– Ты не немец. Подумаешь, Кнопф. Был бы ты настоящий… А ну, выходи из-за стола.

Кнопф едва слышно шептал что-то, а я прицелился ему в живот, и живот заходил ходуном!

– Ага! – сказал я. – Нет, Володька, ты не немец. Ты Кнопф. Вот ты кто! Немедленно, сию же минуту сознайся, что ты не немец!

И в этот момент всякая дрожь у Кнопфа прекратилась, он вскинул голову и послал меня. Помню, именно в тот момент у меня в голове полыхнула мысль о том, что если я тут же не выбью из Кнопфа отречения, то все пропало. Что пропало? Куда? Об этом я подумать не успел. Я подскочил к Володьке, сгреб его, прижал спиною к стене и принялся толкать ствол в сомкнутые губы.

– Не немец! Не немец! Не немец!

Володька мычал, вертел головой, и кровь уже показалась в уголках рта. Потом мы упали, он оказался сверху, но лежал колода колодой, а я по-прежнему остервенело толкал его револьвером. Вдруг Кнопф икнул, глаза его помутнели, и мне стало гораздо тяжелее. Я толкнул его, и он скатился. Тут мне в голову пришло, что Кнопф умер. «Кнопф! Кнопф!» – стал я окликать его, но тут меня долбануло по затылку и настала ночь.

Как видно, мое оглушенное состояние перешло в сон, и когда я открыл глаза, за окном светало. Кнопфа рядом не было. Я поднялся и вышел. На двери в чулан висел замок.

– С Новым годом, – сказал стоявший у двери Лисовский, и в чулане стукнул табуреткой Кнопф. И тоже меня поздравил.

– Володька, – спросил я, – Что это было?

– Дед Мороз приходил, – не без яду отозвался он из-за двери. Лисовский деликатно отвернулся и даже стал загибать пальцы, словно подсчитывая что-то. – Папаша твой, – с обидою продолжал Кнопф, – Папаша твой сначала меня оглоушил, а потом тебя по черепу двинул. Ну, чего ты на меня кинулся, чего набросился? Даже водку не допили… Тебя тошнит? А меня тошнит. Потому что который уже раз по одному и тому же месту той же самой хреновиной! Барабан, я думаю, это у тебя врожденное.

– Что?

– Людей по голове бить. Дурная наследственность.

У Кнопфа, видимо, и в самом деле что-то опрокинулось в башке. Он поканючил еще и стал грозить.

– Слышишь, Барабан? Ставлю тебя на счетчик. Я взаперти, а кто наследство получит? Я – наследник! А Заструга пусть подвинется. Выгода моя ежедневная, а? Барабан, я скотина! Я не был на похоронах! Что скажут родственники? О-о-о, там с этим строго, как строго, о-о!