Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

Ближе к Петроградской Кнопф заерзал. «Ты куда это меня? Ты это зачем?»

Мы въехали в тишайшую улицу Красного Курсанта, вползли в узкий, как голенище переулок, и я разбинтовал Кнопфа. Уже на безлюдном тротуаре он заупрямился и даже когда я угрожающе опустил руку в карман, продолжал сулить мне всяческие беды. Словно желая прихлопнуть автомобильную дверцу, я обошел Кнопфа и с силою поддал ему под зад носком лыжного ботинка. Затем я снова опустил руку в карман и мы зашагали. Когда Манечка, зашумев мотором, отъехала, Володька на секунду притормозил и обернулся. Я несильно толкнул его в плечо, и он споро зашагал в сторону Малого.

По крайней мере ясно было, что револьвер у меня стащил не Кнопф.

Да, в последний раз я держал револьвер в новогоднюю ночь, когда пугал Кнопфа и нудил его отречься от немецкого происхождения. После беспамятства я не сразу обнаружил пропажу, когда же спохватился, сильно грешил на старика. Потом – Анюта, чье бледное личико мелькало неподалеку всякий раз, стоило мне затеять разговор с Кнопфом. Я, пожалуй, был даже уверен в том, что револьвер подобрала Аня. Она ведь могла смотреть на эту вещь как на семейную собственность и даже утащить оружие у старика, случись ему и в самом деле завладеть им.

Не могу и сказать, как меня томило сознание того, что револьвер может быть у Анюты. Во-первых (я это прекрасно помню из детства), оружие, которым завладевают ребятишки, очень скоро становится самостоятельным, и в кого оно выпалит, угадать нельзя. К тому же изъять машинку у старика было бы совсем нетрудно. Да я и проверил все его карманы. Другое дело – Бусыгина. Сказать ей «Отдай!», так сказать, словно я сам видел, как она взяла, я не мог. Обыскать – это было немыслимо.

Во-вторых, я остался без средства управления событиями. Одно дело Кнопф, который допускает хоть малую вероятность выстрела и ведет себя с оглядкой, и совсем другое дело Кнопф взбунтовавшийся, получивший по голове и неподвижный, как колода.

«Долго еще?» – спросил Кнопф, поглядывая на меня искоса, а я подумал, узнай он сейчас, что я безоружен, и это была бы наилучшая проверка Володькиных замыслов. Но рисковать я не смел. «Сворачивай», – велел я. Мы стали в сумрачной подворотне, Кнопф расстегнул куртку и сунул руки в карманы. Володькины кисти прошли сквозь заранее прорезанную подкладку, я схватил их скотчем и застегнул на Володьке куртку. «Ты похож на шпану с замерзшими кулаками». «Я похож на человека, который влип», – отозвался Кнопф, и больше мы не разговаривали до самой двери в Бобину мансарду. Потом я отпер дверь, и мы вошли. Удивительно дело, в мансарде было тепло, стекла оставались целы, и многие из Бобиных вещей стояли на местах. Хотя кому было польстится на имущество художника? Я раскрыл кухонный шкафчик, пошарил в коробочке с надписью «Salt», достал оттуда длинный кристалл горного хрусталя. Я же когда-то его Бобе и подарил.

– Смотри, Кнопф, это от дурного женского глаза.

Кнопф вдруг оживился. Он задвигал под курткой склеенными руками.

– Живы будем, Барабан, ты мне эту штуку подаришь. Я с этой мымрой Алиской больше не могу. Она из меня кровь пьет.

– Ты оптимист, Володька.

В комнату я провел его, придерживая за локоть и непрестанно балагуря насчет того, как хороша Алиса и какой дурак Кнопф, что сделал себе врага из такой прельстительной дамочки. Но напрасно я боялся. Не было окровавленных простыней, не было удручающих следов последней схватки. Был только сор, точно Варахтин в один прекрасный день собрался и съехал.

Я подвел Кнопфа к замаскированной нише, выбросил оттуда опустевшие полки и велел Кнопфу устраиваться.

– Шутки кончены, – сказал Кнопф и, кряхтя, устроился, где велено. Я прошел к Бобе на кухню, выпустил из крана толстую струю ржавой, застоявшейся воды, наполнил чайник, зажег газ, отыскал Бобин чай и заварил питье немилосердной крепости.

– Итак, – сказал я, усаживаясь в засаленное Бобино кресло, – самое время начинать… – Я нарочно сказал это как можно громче, чтобы Кнопф услышал наверняка. Сказал – и прислушался. Но все было в порядке – Володька молчал. И тут же за входной дверью послышалось гулкое падение чего-то металлического, и это металлическое покатилось по ступенькам. И голос Ксаверия отчетливо прозвучал: «Виноват, виноват!» Я дождался, пока смолкнут грохот и топанье, аккуратно приотворил дверь и выдавился на площадку.

Этажом ниже перед клеенчатой дверью стоял Ксаверий Кафтанов с молочным бидоном. Он прижимал звонковую кнопочку, сам же внимательно глядел в сторону Бобиной двери. Мы безмолвно поклонились друг другу, Кафтанов отпустил кнопочку и стал подниматься. Тут до меня дошло, что за клеенчатой дверью оборвался трезвон, а стало быть, звонил Ксаверий всерьез.

– А если они откроют?

– Что вы, – серьезно ответил директор. – Они открыли бы мне в одном случае: если бы из мансарды бы вышли не вы. Здравствуйте, Александр Васильевич.

В мансарде я налил ему черного, как деготь, чаю, и Ксаверий Борисович, к моему удивлению, отказался от сахару. Я пригласил его в комнату, и он, не чинясь, прошел, осторожно позванивая стаканом в подстаканнике. Я снял куртку, повесил ее на спинку стула, сел и сделал приглашающий знак Ксаверию. Ксаверий, с интересом взглянул на Володькину куртку на своем стуле, и тоже сел, украдкой оглядев комнату.

– А скажите, уж не та ли это мансарда на Петроградской, где несчастного Анатолия…

– Так и есть, Ксаверий Борисович. А вот тут он лежал.

Тень набежала на чело Кафтанова.

– Я, знаете ли, рискую. Мое бездействие вызывает раздражение. Я же – жду. Я почему-то верю, что дети живы, здоровы и даже не особенно опечалены.

– Все получилось так неожиданно… Я растерялся…

Ксаверий со стулом придвинулся, потрепал меня по коленке.

– Но главное, что дети – целы.

Ах, как хотелось Ксаверию спросить! И я кивнул энергично.

– Целы все до одного. И знаете, наблюдать их так трогательно.

Ксаверий чуть обмяк на стуле, словно кто-то выпустил его из крепких объятий.

– А Владимир Георгиевич, так сказать, Кнопф… Он тоже…

– Жив, здоров и невредим. Мы с Кнопфом неразлучны.

Ксаверий опустил руки в карманы Володькиной куртки. Не хочу сказать, что он догадался обо всем, но немой вопрос его был ясен. Я кивнул ему. Он легко поднялся и широко и упруго зашагал по дощатому полу.

– Неожиданность парализует, – проговорил он. – А Кнопф, похитивший детей, это я вам доложу… Но я надеялся на вас, – поспешно добавил Ксаверий, – и не ошибся. Знаете, радость по поводу возвращения наших воспитанников будет так велика, что о Кнопфе могут и забыть. Совсем забыть. – Он рассмеялся. – Точно Владимира Георгиевича и не было. Ну а если вы, – Кафтанов поправил косо висевшую куртку Кнопфа, – предоставите его нам, то и благодарность будет нешуточной.