Владимир Царицын - Касатка и Кит

- С конкурентами у меня перемирие и заключен договор о невмешательстве, - сказал Латышев, не поворачиваясь к девушке. - А думаю я о том, детка, что нам с тобой пора расстаться.

- Почему-у-у?..

- Ты же сама сказала. Я импотент. Зачем тебе импотент? Найди любовника помоложе. Жеребца какого-нибудь. Он с тебя сутками слезать не будет. Или ты с него. Ты же сверху предпочитаешь?

- Ты обиделся… Я же пошутила… Я со зла сказала. Но я не хотела тебя обидеть. Я так ждала тебя в душе, а ты… Я больше не буду. Честное слово! Честное…, как там говорилось… пионерское! -

Вероника приложила руку к голове, но не так, как это делали пионеры его молодости, а так, как отдают честь военные.

Латышев посмотрел на Веронику и усмехнулся. Ее лицо, лишенное косметики показалось ему очень простым и совершенно не красивым.

Наши девчонки, подумал он, имея в виду своих сверстниц - тех, из его молодости - грим и тушь накладывали не так обильно, как их нынешние соплеменницы. Кое-кто и вовсе обходился без какой-либо косметики.

Кто-то потому, что родители запрещали, кто-то, потому, что денег просто-напросто не было. Но были они, наши девчонки даже без косметики намного красивее нынешних в пух и прах размалеванных див.

Нет, вполне объективно… Никита вспомнил Касатку. Какой она была!

Незаметной, но… прекрасной. Стоило только в ее глаза заглянуть…

- Со зла. Верю, - вздохнув, сказал Латышев. - Пошутила, тоже верю. И что обидеть не хотела… Но ты угадала, Вера. Не стоит. -

Он развел руками: - Ну, не стоит.

Вероника даже не отреагировала на то, что он назвал ее Верой, а не Никой, на чем она всегда настаивала.

- Но есть же медицина! Есть всякие препараты…

- Они мне не помогут.

- Но почему?!! Ведь было же все у нас просто великолепно… А, ты мне врешь, - догадалась она.

- Нет, не вру. И вру и не вру. Видишь ли…, я не просто не хочу женщину. Я тебя не хочу. Прости, это, наверное, жестоко…

- Все понятно. У тебя теперь другая соска! Кто она? Я ее знаю?

Моя подружка Анжелика, наверное?.. Я подозревала, что ты к ней неровно дышишь. Сука! Она всегда перед тобой задом крутила и титьки свои напоказ выставляла. Сисястых любишь? Кобель! Мне говорили про тебя, что ты кобелина, каких поискать. А я думала…

- Уймись, Вера…

Ника! - она вдруг услышала, что Никита снова назвал ее нелюбимым именем. - Я тебе сто раз говорила: я - Ника! А как ты, интересно,

Анжелику называешь? Анжелой? Или Анной? Ты же любитель старомодных имен!

- Уймись, Ника. Нет у меня ничего с твоей… подругой. И не будет. У меня вообще сейчас никого нет.

- Правда? Кроме меня никого? - в глазах девушки блеснула искорка надежды.

- Никого. Но и тебя нет.

- А может… Скоро ведь Новый год. Через неделю…

- Через четыре дня, - уточнил Латышев.

- Неважно. У нас есть еще время. Давай, поедем к теплому морю.

Давай, встретим его в Таиланде! Или в ГОА слетаем? Или на Маврикий?

Мне родители предлагают купить путевку. А мы купим две и поедем вместе…

- Нет…, Ника. Не поедем мы с тобой никуда. Я не хочу никуда ехать.

- Тогда давай здесь. Давай никуда не поедем. Встретим Новый год в этой квартире. Вдвоем. А, Никит?..

"Любит она меня, что ли", - подумал Латышев. Хотел спросить, но не спросил. Надо расставаться с девочкой. Без слов, без ее признаний. Просто выгнать. Пусть будет жестоко, но как поступить иначе? Видеть и слышать Веронику он больше не желал.

Он отрицательно покачал головой. Вероника наклонилась, заглянула в его глаза и увидела там… безразличие. И холод.

Она молча сняла и бросила ему под ноги халат, голая пошла одеваться. Он не смотрел ей вслед, но когда Вероника хлопнула входной дверью, закурил и подошел к окну.

Девушка вышла из подъезда и медленно побрела вдоль по ярко освещенной улице. Она шла, низко наклонив голову, смотрела себе под ноги. Наверное, она плакала.

"Жестоко… Я жесток, - подумал Латышев. - Но разве дело только во мне? Жизнь - вообще жестокая штука. Вера это поймет. Может, уже поняла… Мог ли я поступить иначе? Наверное… Но что делать? Что мне делать, если я… - Он вдруг понял: - Если я люблю другую?.."

Он заходил по комнатам. Курил, стряхивая пепел куда попало, и ходил. Из угла в угол. Останавливался, снова куда-то шел.

"Касатка! Неужели я тебя люблю? Неужели любил всегда, всю жизнь?

Неужели…"

Ему даже страшно стало.

Неужели любовь, в которую он по большому счету никогда и не верил, все-таки существует? Та самая, которая одна и на всю жизнь?

Латышев всегда легко расставался с женщинами. Легко сходился и еще легче расставался. Череда женщин, чехарда прямо… Что они думали, когда он говорил им: "Милая, поиграли в любовь и хватит.

Позанимались сексом и будет, надо менять партнеров, а то скучно станет. Давай расстанемся, пока друг другу не наскучили"? Он так говорил, такие слова или похожие, а женщины пожимали плечами и уходили, исчезали из его жизни. Уходили, не оборачиваясь… Горевали они? Кто-то уходил, весело ему подмигнув и чмокнув на прощание в щеку, или еще смешнее - в лоб. Кто-то говорил, махнув рукой: "Да и фиг с тобой!". Кто-то молча уходил… Вспоминали ушедшие его потом, думали о нем? Никогда раньше Латышев не задавал себе таких вопросов.

Ему всегда было все равно. Более того, он думал, что и тем женщинам, с которыми он расставался, тоже все равно. И вообще, какой смысл он вкладывал в слово любовь?.. Поиграли в любовь… Поиграли… В любовь… Позанимались сексом… Любовь - игрушка? Любовь - занятие?

Времяпровождение? Просто секс? Да! Тысячу раз да! Так он считал. У него были периоды без женщин. Короткие, но были. И никогда он не страдал от этого. Если припирало, заказывал проститутку. А так…, хотеть, чтобы каждый день его кто-то ждал дома, чтобы, как говорил

Женя Лукашин из рязановской "Иронии судьбы", перед глазами постоянно туда-сюда, туда-сюда… Латышев никогда не страдал от одиночества.

Более того, ему было комфортно одному. Всегда. Ему и сейчас-то…

Он вдруг остановился и прислушался к себе.

"Хотелось бы мне, чтобы сейчас и здесь сидела Касатка? Именно она, не кто-то другой, а именно она? Хотелось бы?.. Да. Очень. Но о чем это говорит? Да ни о чем! Ну, поговорили бы. Ну, наверное, отметили бы встречу. И в постель бы скорей всего ее уложил. А уложил бы? Да, это точно - уложил бы. Сделал бы то, что не сделал тридцать лет назад. Может быть, даже какое-то определенное время мы с

Касаткой были бы любовниками, жили бы вместе. Но… Прошло бы какое-то время, то самое, определенное, и мне бы снова захотелось остаться одному. Чушь! Бред! Какая к чертям собачьим любовь? Нет ее.

Померещилось…"

Латышев поднял с пола брошенный Вероникой халат и пошел в ванную.

Его халат должен висеть там, он его одевает после душа. И вообще - все, каждая вещь, должна лежать, стоять, висеть на своем месте.