Владимир Царицын - Вкус коньяка

Этот остров был нашим с Зоей островом. Нашим и больше ничьим. Мы считали его своим. Даже летом мы часто здесь бывали, добираясь вплавь. Нас тянуло сюда. Какая-то непреодолимая сила толкала нас на форсирование водной преграды, отделяющей остров от Большой Земли.

Зоя умела плавать, но плохо. Сначала она плавала совсем плохо, потом с каждым заплывом стала плавать все лучше и лучше. Я знал, Зоинька с детства побаивалась глубины. Однако желание посетить "наш" остров пересиливало ее страх. Собрав всю свою волю, она по-собачьи плыла рядом со мной, стараясь смотреть только вперед - на остров - или на меня. Нам нужно было проплыть какую-то сотню метров, и мы превратимся из рядовых дачников, владельцев шести соток в хозяев собственного острова. Я подбадривал ее, и она плыла. Выбравшись на берег острова, мы отдыхали и шли в лес. Странно, но комаров и прочего гнуса тогда здесь не было, наверное, на пустующем острове им нечем было питаться.

Мы на время становились бесконечно одинокими, но и бесконечно счастливыми островитянами. Мы ощущали себя жертвами кораблекрушения, выброшенными штормом на необитаемый остров, еще более необитаемый, чем остров Робинзона Крузо. Здесь не было ни души, только бабочки порхали над нами, да речные чайки качались на волнах у берега. Этот остров принадлежал только нам двоим. Но мы были не Робинзоном и

Пятницей, тоскующими по соплеменникам, мы были мужчиной и женщиной, которые любят друг друга, и которым в эти минуты никто из соплеменников не нужен. Нам казалось, что мы одни на многие тысячи километров и нам было легко и весело от ощущения оторванности от цивилизации. И нам было совершенно не важно, что в ста метрах от нас, на оставленном нами берегу стоят дачные домики, что там есть и наш домик, что там, вдали копошатся на своих огородах люди, наши соплеменники. Их не было для нас. Мы были одни. Я и моя золотая

Зоинька.

- Ты помнишь, любимая? - спрашиваю я у нее, улыбаясь своим воспоминаниям.

- Я помню, - отвечает мне моя Зоя-елка, и я чувствую, что и она тоже улыбается. Немного смущенно.

Мы были одни на острове. Мы бродили между елками и сосенками, и нам представлялось, что мы - исследователи диковинной земли, подаренной нам судьбой. Над нами порхали не банальные капустницы, а райские птицы. Сосенки и ели обратились кокосовыми пальмами и секвойями. Заросли облепихи и боярышника - неизвестными экзотическими кустарниками, переплетенными лианами. Одуванчики становились розами. Остров был нашим Раем, а мы с Зоей - Адамом и

Евой, уже вкусившими от запретного плода. Рай опускался на нас, а мы опускались на землю. Мы любили друг друга исступленно и неистово.

Наверное, те времена были временами нашей второй молодости и не проходящей любви.

В этом лесу мне знакома каждая полянка.

- Ты помнишь?

- Я все помню, любимый…

Я выбирал маслят только среднего размера. Уважая старость, не брал переросшие грибы со светло-бежевой шершавой на вид шляпкой и с темной, почти зеленой губкой снизу. Пусть спокойно доживают свой короткий грибной век. И молодежь оставлял - пусть немножко подрастут. Пусть поживут. Правда, жить им, и молодым и старикам, оставалось совсем недолго - лес наполнялся хрустом ломаемых веток и разноголосым ауканьем. (И что аукать? раздраженно думал я, ведь заблудиться на "Косом мысу" невозможно, тут даже слепой найдет дорогу назад). Сейчас эти аукальщики нещадно прошерстят лесок и унесут домой все, что смогут отыскать съедобного, а несъедобное распинают и раздавят подошвами ботинок и сапог.

Всегда ли я был таким? Таким, как сейчас - раздраженным и раздражающимся? Нет, не всегда. Когда живы были мои родные, я не замечал ничего негативного вокруг. Не замечал? Пожалуй, это не верно, я ведь не был слепым и глухим. Замечал, конечно, но не придавал этому особого значения. Все люди, окружающие меня, и все их поступки по большому счету были мне глубоко безразличны, так же глубоко, как небезразличны были мне мои родные - их жизни, их слова и мысли. Какое мне было дело до радостей и печалей других людей?

Может быть, поэтому у меня никогда не было настоящих друзей, только приятели? Семья заменяла мне все. Но и приятели не считали меня букой и злыднем, они думали, что я - легкий и положительно сориентированный на мир человек. Не скандалист, не склочник. Со мною можно было поговорить о чем-то отвлеченном, поиграть в шахматы, выпить после работы по кружке пива. А для сокровенного всегда можно найти другого, истинного друга, который с удовольствием тебя выслушает и примет участие в твоей судьбе.

А я жил в своем мире, и мне там было хорошо. А потом этот мир рухнул, и я рухнул вместе с ним, оставшись в живых, но превратившись в нелюдимого и желчного старика. Самое странное - то, что я это понимаю, но ничего не желаю менять в своем существовании.

Или не могу? Пожалуй, и то, и другое - не могу и не желаю.

Когда я выходил из лесу, мне встретились три грибника, шедшие навстречу - женщина и два мужчины. Один молодой, второй постарше.

Женщина с любопытством заглянула в мое неполное лукошко.

- Что, нет грибов? - удивилась увиденному.

- Почему нет? - усмехнулся я. - Есть. Нарезал сколько надо на жареху. Хватит.

Мужчины недоуменно переглянулись. Они искренне полагали, что природа не просто щедра для всех и каждого, а что она всецело принадлежит им одним, поэтому и забирать у нее можно все, что она дает. Не столько, сколько надо, чтобы удовлетворить собственный аппетит и кое-что оставить другим, а все.

Я снова раздражаюсь.

Было уже девять часов утра, когда я вернулся со своей "охоты".

Идя по проходу мимо Васиного образцово-показательного участка (пошел бы другой дорогой, но к моему участку другого прохода нет), я, конечно же, заметил Васю, задумчиво склонившегося над грядкой, и попытался, не вступая в разговор, который, я понимал, обязательно станет продолжением ссоры, тихо пройти мимо. Но Вася меня тоже заметил.

- А, интеллигент! - чуть ли не радостно, окликнул он меня. -

Вернулся с "Косого мысу"? Масленков напластал? А я тут спецом для тебя одного сопливого масленка приберег. Хотел сам его замариновать, но вспомнил наш с тобой вчерашний базар и сразу про тебя подумал.

- Что за чушь? Ты, Василий…

Я осекся на полуслове. Вася шагнул в мою сторону, и я увидел за его спиной паренька, прикованного наручником к укосине крыльца

Васиной бани. На парне была темно-синяя ветровка с капюшоном, он стоял, опустив голову, и капюшон закрывал лицо. В его фигурке мне почудилось что-то знакомое.

- Ты что творишь, Василий? - зло сказал я. - Да за такое…

- А че? Стрелять ты мне не велишь, так я его в плен взял. И наручники зятевы пригодились. Забирай ворюгу, перевоспитывай. Только наручники я тебе не дам, самому надо.