Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Руководитель, на которого не пишут анонимки, не руководитель.

Приходившие в ЦК, в Минэнерго СССР, письма на Чокина свидетельствовали не только о весе в обществе главного теоеретика энергетики Казахстана, но и о том, что недруги хорошо знали, чем дышит директор.

О том, что такое хороший компромат, в восьмидесятых годах подробно писал журналист Терехов. Дословно не помню, если кратко, то смысл статьи Терехова в том, что лучше всего писать в проверяющие органы о недруге такое, от чего получатель анонимки оставит все текущие дела и задумается о природе вещей, о том, что есть из себя человек?

К примеру, написать о том, что имярек имеет на ногах по шесть пальцев и при этом без зазрения совести руководит большим коллективом, избирается членом городского комитета партии. Проверить нижние конечности легко, да и в уставе партии не оговаривается сколько пальцев на ногах положено носить члену КПСС. Не в этом дело.

Это, повторяю, к тому, что желательно, чтобы червоточинка у человека, на которого пишется анонимка, была такая, чтобы порочность объекта выглядела полной экзотики, загадочности.

О том, что на Чокина пишут анонимные письма в институте знали. О чем писали жалобщики? Ни слова о плотских наклонностях, о приставаниях к подчиненным женщинам, или пьянстве под одеялом.

Писали вроде как по существу.

В конце 50-х в ЦК поступали сведения, что, де, Чокин в работе над докторской эксплуатировал гидроэнергетика Кима, в шестидесятых писали и о том, что при строительстве своего дома директор запустил руку в карман государства.

В институт приезжали комиссии, опрашивались люди, изымались бухгалтерские документы, факты расследовались месяцами, и не найдя ничего из предосудительного, проверящие докладывали руководству: по бумагам Чокин перед партией, перед законом чист.

Говорят, чтобы определить злоумышленника, полезно руководствоваться ленинской фразой: "Кому это выгодно?". В случае с анонимщиками руководство вождя безусловно подходит, правда, с оговорками. Проницательный психолог скажет: "Анонимщиком чаще всего движет зависть". В теории стукача с головой выдает строй мысли, по которому для начала можно шутя вычислить его национальность, а уже после сужения круга подозреваемых, определение автора – дело техники. На практике, если человек не дурак, он может замаскироваться так, что никто и в жисть на него не выйдет, не подумает.

Учитель Чокина академик Сатпаев с разоблаченными анонимщиками поступал легко и просто: он их поощрял. К примеру, одному выбил звание заслуженного деятеля науки, другого выдвинул на Госпремию

Казахской ССР. Понятно, что подобный перегиб Чокин допустить не мог.

Он может и был признателен врагам, но вслух их никогда не благодарил, подарками не осыпал.

Как уже отмечалось, Кунаев невзлюбил Чокина. В семидесятых Шафику

Чокиновичу редко когда удавалось пробиться на прием к Первому секретарю ЦК. Когда же это удавалось, то директор со всем своим удовольствием сообщал институтскому активу: "Вчера меня принял товарищ Кунаев. Димаш Ахмедович обещал помочь со строительством последней очереди экспериментального комплекса".

В перестройку, когда зашаталось кресло под Кунаевым, Чокин разоткровенничался и сказал про первого секретрая ЦК КП Казахстана:

"Он мстительный".

За что же мстил Чокину Кунаев? Как рассказывал Каспаков, повод к неприязни оказался пустячный.

После войны заместителем наркома электростанций страны работал уроженец Кзыл-Ординской области Тажиев. В начале пятидесятых его перевели в Казахстан на должность секретаря ЦК по промышленности. К тому времени, когда Тажиеву пришло в голову защитить кандидатскую, он работал председателем Госплана республики.

Чокин помог председателю с кандидаткой не за просто так. Тажиев выделил КазНИИ энергетики фонды на строительство Чокпарского полигона. Прошло время, председателю возжелалось стать доктором наук. И не каких-нибудь там экономических, но непременно технических наук. Что собственно и возмутило Шафика Чокиновича. Директор отказался двигать председателя Госплана в доктора может еще и потому, что к тому времени сам он всего три года как защитил докторскую.

Тажиев озлился и о несговорчивости директора института поставил в известность друга Кунаева.

Тажиев скончался в конце пятидесятых. Каспаков, позднее и сам

Чокин, говорили, что Кунаев гнобил его из-за несостоявшейся докторской Тажиева. Может Кунаев и любил друга, но много позднее я так до конца и не поверил, чтобы Первый секретарь мстил Чокину только из дружбы с покойным. Суть в данном случае не в этом. И даже не в том суть в том, что Шафик Чокинович умел ждать. Кунаеву было не до Чокина, если по правде, то дела у него поважнее директорских -

Динмухаммед Амедович отвечал за республику.

Чокин, как человек крепкого рассудка, понимал, что за недругов судьбу следует благодарить. Но, как и до всех остальных, до него долго доходило, к кому, в первую очередь, нужно присматриваться.

Потому как понимание, что настоящих, истинных врагов надо искать возле себя, пришло к нему с опозданием. .

"Всякое писание только тогда имеет смысл, ежели взявшийся за перо, наделен отвагой быть правдивым по отношению к себе.

Мешает же отвергнуть привычку считаться с общественной моралью и сказать о себе все, без утайки, не взирая на приобретенную натуральность оглядываться на предрассудочность обывательских толков, старое, как мир, желание быть как все и при этом казаться лучше, чем ты есть на самом деле. И мужество, с которым автор пытается преодолеть сие лживое стремление, в общем случае, наглядно демонстрирует миру степень одаренности чувствами, что во все времена служило и служит достаточным признаком соответствия человека истинному предназначению.

Не думаю, далеко не уверен, что мне удалось в повествовании о времени и о себе поведать обо всем значимом для меня без имеющих существенное значение умолчаний. На это, помимо инерционности, обретенных за пройденный отрезок сознательной жизни, склонностей, повлияло, думаю, понятное опасение причинить душевные неудобства людям достойным и недостойным, живым или усопшим, – все едино, – потому как влечение рассказать о крайне важном, по-настоящему занимательном для читателя, сталкивается с необходимостью раскрывать тайны, тебе не принадлежащие.

Тем не менее, с последним соображением в какой-то мере не пришлось мириться в ряде случаев. Оправдать в данном случае может меня только абсолютная правда, беспощадность к себе. Хотя можно было бы защититься ссылкой на то, что абсолютной человеческой правды в жизни не бывает. Ее в полной мере воссозданию мешает помимо неискоренимого малодушия перед лицом вечных предрассуждений, неистребимое лицемерие, с коим мы норовим поделиться частью собственной вины с непричастными к ней особями.