Феликс Рахлин - Грудь четвертого человека

…"Держи, держи, дурак, – кричал Чичиков"… Это он и мне кричал, а не только лишь своему кучеру. Кажется, и я, как Селифан, не туда заехал: вон уже свежеиспеченые, без году неделя, израильские патриоты возмутились моей любовью к "доисторической", как они говорят, родине, – пора возвращаться к рассказу.

Прихваченную мной "поллитру" распил с попутчиками, двух дней хватило, чтобы прикончить довольно скудный запас домашнего провианта, еще на день-два достало тех нескольких десятков рублей, которых должно было хватить "до Киева"… А дальше стало голодно.

Нас кормили регулярно и обильно, однако – редко: лишь дважды в день.

И лишь тем. что варилось в котлах. Хлеба не только хватало – он еще и оставался, накапливался. Но с раннего утра (завтрак) до не слишком раннего вечера (обед) все мы успевали проголодаться, а вот перекусить было нечего. Ни кашу, ни, особенно, борщ в тряском вагоне

"на потом" не оставишь, не спасал и излишек хлеба, а молодой организм требовал своего.

Предприимчивый Додик быстро нашел выход. На нем – единственном во всем эшелоне – была замечательная отцова офицерская форма еще фронтовых времен: суконные галифе и гимнастерка, хромовые сапоги…

Большой, плечистый, он во время стоянок важно ходил вдоль вагонов, мозоля глаза сопровождавшим нас старослужащим солдатам и сержантам.

По установившемуся в Советской Армии обыкновению, новобранцев развозили по частям именно те, кому оставалось всего-ничего до демобилизации (словечка "дембель" в широком ходу еще не было).

Каждый из таких "ветеранов" заранее старался принарядиться и прибарахлиться: перешивал свою "шинелку" и шаровары не по форме, а

"чтоб покрасившее", при случае приобретал на стороне что-нибудь щегольское, – неважно, если офицерское или даже генеральское: невесты в селах и на рабочих окраинах в Уставе внутренней службы не разбираются, тонкостей формы одежды не понимают, зато хорошее сукно от "Ха-бе-бе-у" ("хлопчатобумажного, бывшего в употреблении") отличат запросто. И вообще, как известно, женское сердце падко на эффекты. Уж так хочется демобилизованному воину по возвращении домой покрасоваться перед девками! К Додику стали приставать: "Махнемся, керя?!" Или даже: "Продай!" Многие его уже звали по имени, только не

"Додик", а "Дима". Масти он был светлой, смахивал на прибалта, и

Димой было жить полегче, нежели Додиком…

И вот он – Дима, или Додик, – сообразив свою выгоду, договорился с одним поваром: тот будет его всю дорогу прикармливать мясцом из котла, за что получит в конце пути гимнастерку и галифе с

Димы-Додика "плеча").

Добряк Додик решил и меня подкормить. На одной из станций, где стоянка предстояла долгая.. мы подошли к одному из кухонных вагонов, и ловкий повар, воровато зыркнув по сторонам, проворно сунул моему благодетелю огромный кусок вареного мяса из борща. Мы скорее поспешили прочь и, лишь отойдя довольно далеко в сторону от своего эшелона, спохватились, что у нас нет с собой соли. Да и запить было нечем. Пришлось жевать всухомятку пресное и оттого невкусное мясо.

Не помню, повторялись ли такие трапезы, но отчего они прекратились – о том отдельно и чуть погодя.

Есть хотелось не нам одним, но многие решали проблему гораздо проще. На станциях, особенно на маленьких, вдоль всего пути есть, хоть и небольшие, базарчики. К пассажирским поездам бабки местные выносили пироги, вареные яйца, помидоры с огурчиками и разную-прочую снедь. Новобранцы принялись напропалую грабить бабок. Один отвлекал торговку разговором: "приценивался", "торговался". Увлекшись процессом, она теряла бдительность, а оглянувшись, уже не обнаруживала корзинку с товаром: ее утащил сообщник "покупателя".

Бабка, спохватившись. хотела хоть этого поймать, но его как ветром сдуло…

Обнаружились такие "герои" и в нашем вагоне. Я, помню, стал спрашивать у одного из них:

– Ну, вот скажи: а если бы вот таким способом твою родную мать ограбили? Ведь эта женщина, у которой ты пироги унес и сожрал, – она ведь тоже чья-то мамаша?

В нашем вагоне только четверо или пятеро были горожане – остальные все из сел харьковской и Сумской областей. С некоторыми мне потом предстояло служить и дружить. Но сейчас моя "политработа" оставалась втуне: парень глядел на меня равнодушно и тупо, да еще и

"лыбился"…

Вместе с нами ехали два старослужащих солдата. Один, западный украинец Вася, ведал только нашей маленькой группой харьковчан, все же остальные состояли под началом у разбитного, говорливого белоруса по имени Володя Комель. Туповатый и осмотрительный Вася (тот самый

"бандера", по слову которого – "нэ полежено" раскрывать маршрут эшелона) сам того не желая, взял да и выболтал эту "военную тайну".

В рассказе о своей службе он несколько раз употребил слово "сопки":

"пойдешь на сопку", "у нас в сопках" и т. п. Невдомек было простаку, что в моем лице он имеет дело с литератором, который разбирается в местных особенностях русского словоупотребления. Да ведь горы сопками называют в Советском Союзе лишь на Дальнем Востоке… Ну, может быть. еще где-нибудь в Забайкалье.

– Вы нас в Приморье везете, – объявил я ему как человек, читавший фадеевский "Разгром". Он растерянно заморгал, а я невеликодушно объяснил ему ход своего умозаключения. Бедняга смутился и даже явно перепугался. Стало понятно, что я угадал.

Между тем, мы очутились за Уралом. Проехали памятный мне с войны

Златоуст. Я, волнуясь, наблюдал со склона горы, вдоль которого тянулся состав, панораму металлургического завода внизу, в котловине между нескольких гор. А на другой стороне этой гигантской воронки – заводской поселок, в котором мы жили в 1942 – 43 году. Потом пошли зауральские степи, город Курган, где невзгоды военных лет пережила в детстве моя жена, а за ним – станция Петухово, куда во время войны командированный туда отец взял меня с собою, чтоб подкормить в сельской местности… Дальше пошли места мне вовсе незнакомые.

Сибирь запомнилась своими охальными девками. Местами поодаль от насыпи стояли группы то ли путевых, то ли еще каких-то работниц, наши парни кричали им из вагонов разную жеребятину, но те не только не смущались, а, напротив, отвечали похабными жестами и телодвижениями. Некоторые даже заголяли бедра, поднимая подолы над головой – и оказывалось, что на них под юбками нет ничего – словно они заранее готовились к таким "стриптизам" (в ТО время и слово-то такое в русский язык еще не вошло). Теперь понимаю, что это, скорее всего, были заключенные, – возможно, расконвоированные.

А "грабиловка" продолжалась, приобретая довольно забавные формы.

Однажды где-то в Западной Сибири на одной из остановок мы застали торговлю арбузами с грузовика. В кузове лежала их целая куча. Видно, из глубинки подвезли – возле машины стояло несколько покупателей из местных. Мгновенно толпа призывников устроила у заднего борта машины толчею – с криками и даже с "дракой". Пока недогадливый продавец урезонивал "дерущихся" и отвечал на вопросы набежавших