Амос Оз - Познать женщину

Иоэль сказал: «Не так, чтобы…» И Патрон тут же переключился на другую тему — недавнее событие, всколыхнувшее всю прессу. Он уточнил для Иоэля некоторые подробности, хотя и не все. По обыкновению, он описывал событие так, как виделось оно каждому из участников и как представляли его те, кто наблюдал за происходящим со стороны. Каждая из противоречащих друг другу версий излагалась им с пониманием и даже с некоторым сочувствием. Свое собственное мнение гость оставил при себе, хотя Иоэль и поинтересовался им.

В отделе Патрона называли Учителем, не вкладывая в это слово какого-то высокого смысла, а так, будто это и было его личное имя. Возможно, по причине того, что Патрон в течение многих лет преподавал всеобщую историю в одной из средних школ Тель-Авива. Даже достигнув высокого положения на служебной лестнице, он продолжал день или два в неделю преподавать историю. Довольно полный, холеный, подвижный, с редеющими волосами и располагающим выражением лица, он походил на финансового советника, не чуждого любви к искусству. Иоэль легко мог представить себе, что Патрон и в самом деле хорошо преподает историю. Что же касалось дел служебных, он умел каким-то поразительным образом свести самые запутанные ситуации к простейшей дилемме: да или нет. И наоборот, был способен с самого начала разглядеть клубок хитросплетений в ситуациях, на первый взгляд казавшихся вполне ясными.

Вообще-то Иоэль не любил этого вдовца с его утонченными манерами, по-женски тщательно ухоженными ногтями, шерстяными костюмами и галстуками спокойных тонов, выбираемыми с некоторой долей консерватизма. Два-три раза в делах служебных этот человек обошелся с Иоэлем довольно безжалостно. И даже не попытался — хотя бы для виду — смягчить удар. Иоэль ощущал в нем потаенную жестокость сонного, отъевшегося кота. И не понимал, чего ради Патрон утруждает себя визитами. И что стоит за его загадочным замечанием по поводу дела, которое было закрыто, но открылось вновь. Дружба между ним и Патроном представлялась ему столь же абсурдной, как любовные утехи с дамой, врачующей глазные болезни, в момент исполнения ею профессиональных обязанностей. Однако он испытывал уважение к интеллекту этого человека и чувство признательности, суть которой не мог уяснить. Впрочем, теперь это уже не имело значения.

Гость извинился, встал из гамака и направился в комнату Неты. Полнеющий, абсолютно гражданский человек. Запах его лосьона после бритья был похож на запах женских духов. Дверь за ним закрылась. Иоэль, шедший следом, услышал из-за двери его низкий голос. И голос Неты, почти шепот. Слов он разобрать не мог. О чем они беседовали? Неясный гнев поднимался в нем. Он тут же рассердился на себя за этот гнев. И пробормотал, закрыв уши руками: «Глупец».

Возможно ли, чтобы за дверью Учитель и Нета и обсуждали что-то, имеющее отношение к нему? Секретничали у него за спиной? Советовались, что с ним делать? Ему вдруг почудилось, что Нета тихонько хихикает. Но он тут же напомнил себе, что это невозможно, и снова рассердился на себя — за мимолетное раздражение, за бессмысленную ревность, за мелькнувшее искушение ворваться в комнату, не постучавшись. В конце концов он пошел на кухню и через три минуты вернулся с бутылкой яблочного сидра, извлеченной из холодильника и двумя высокими стаканами, где болтались с кубики льда. Прежде чем войти и подать им прохладительное, он постучался и выждал какое-то время. Он застал их сидящими на широкой двуспальной кровати и погруженными в шашечную партию. Никто не смеялся, когда он вошел. На мгновение показалось, что Нета тайком подмигнула ему, еле заметно. Но потом он решил, что она просто моргнула.

С рассвета до заката он был свободен. И дни становились похожими один на другой. То здесь, то там улучшал он что-нибудь в доме. Прикрепил мыльницу в ванной. Установил новую вешалку для верхней одежды. Починил крышку с пружиной для мусорного бачка. Подправил мотыгой лунки вокруг четырех фруктовых деревьев на заднем дворе. Отпилил сухие ветки и смазал специальным составом места срезов. Он переходил из комнаты в комнату, наведывался на кухню, на террасу, в беседку с электродрелью, и длинный электрический шнур, влачился за ним, как шланг кислородной установки — за водолазом. Инструмент наготове, палец на кнопке, глаза ищут, куда бы вонзить сверло… Случалось, что по утрам он садился перед телевизором и смотрел детские передачи. Закончил подстригать живую изгородь. И со своей стороны, и со стороны соседей. Порой он передвигал с места на место мебель, а назавтра возвращал ее в прежнее положение. Сменил резиновые прокладки во всех кранах. Покрасил заново навес над стоянкой возле дома, потому что заметил на одном из столбов, поддерживающих навес, небольшие пятнышки ржавчины. Починил засов на калитке. Прикрепил к почтовому ящику написанное крупными буквами обращение к разносчику газет: «Пожалуйста, кладите газеты в почтовый ящик, а не бросайте их на газон перед входом». Смазал дверные петли, чтобы навсегда покончить со скрипом. Ручку, которой писала Иврия, отдал в мастерскую, чтобы почистили и сменили перо. Лампу в изголовье широкой кровати, на которой спала Нета, поменял на более мощную. От розетки в коридоре, где на тумбочке стоял телефон, протянул дополнительную линию в комнату матери и Авигайль, чтобы у них был свой аппарат.

Мать его сказала:

— Еще немного — и ты начнешь ловить мух. Лучше бы пошел в университет и послушал какие-нибудь лекции. Или сходил поплавать в бассейне. Повидал бы людей.

Авигайль подхватила:

— Если он вообще умеет плавать…

И Нета вставила:

— А в сарае, где садовые инструменты, какая-то кошка родила четырех котят.

— Хватит, — сказал Иоэль. — Что это такое? Еще немного — и нам придется выбирать домовой комитет.

— А кроме того, ты мало спишь, — прибавила мама.

По ночам, после того как прекращались телепередачи, он еще какое-то время валялся на диване в гостиной, вслушиваясь в монотонный свист и бессмысленно вглядываясь в мелькание снежных хлопьев на мерцающем экране. Затем выходил отключить дождевальную установку на газоне, проверить фонарь на веранде, принести блюдце молока или остатки курятины кошке, поселившейся в сарае для садовых инструментов. Он останавливался у края газона, всматривался в темноту улицы, разглядывал звездное небо, вдыхал ночные запахи — и представлял себя в инвалидной коляске с ампутированными конечностями. Порой ноги сами несли его в конец переулка — туда, где за изгородью, окружавшей цитрусовую плантацию, звучал лягушачий концерт. Однажды показалось ему, что издалека донесся вой одинокого шакала, хотя, возможно, это выла на луну какая-нибудь бездомная собака. Случалось, он шел к машине, садился в нее и, рванувшись с места, мчался, словно во сне, по пустынным ночным дорогам до самого Латруна, до расположенного там монастыря, до холмов, отгораживающих арабскую деревню Кфар-Касем, а то и туда, где начинаются отроги Кармельского хребта. Тщательно следил за тем, чтобы не превысить дозволенную скорость. Иногда заворачивал на заправочную станцию пополнить запасы горючего и завязывал ничего не значащий разговор с работавшим в ночную смену арабом. Медленно проезжал он мимо проституток, стоявших у обочины шоссе, разглядывал их издали. В уголках его глаз сбегались легкие морщинки, и, казалось, на лице застывала насмешливая улыбка, хотя на губах она не появлялась…