Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча

– Олег, говорит Вика, – я на работе. Сейчас у нас встреча с активистками ОМА, в 9 вечера – прием у кубинцев, а мне еще надо написать для Валентины Владимировны речь. Давай увидимся в шесть тридцать на встрече с советской колонией в посольстве.

Все встают и чинно выходят на улицу. Я тоже выхожу, замыкая шествие, встаю рядом с моим немытым бордовым тарантасом и вижу, как

Погосова погружается в черный Мерседес, который увозит ее "выполнять программу". Мне безумно жаль, что я так мало с ней пообщался. А еще жаль, что так мало выпил халявного джина в те пол часа ожидания встречи, которая длилась пол минуты…

… Надо мной начинает потешаться вся русская колония. Смотри, – говорят, – вон тот самый мужик, к которому приехала жена. Он не видел ее почти год, а сейчас не может даже поговорить.

– Олежка, – слышу я хохмочки, – чего переживаешь? Жену не видел?

Так в шесть тридцать будет их встреча с советской колонией в кинотеатре посольства. Ведь ты же полноправный член нашей колонии.

Значит, она и с тобой встретится.

В назначенный час я сидел на тесной скамейке между подруг-медсестер Валей и Ирой и смотрел, как моя Вика садится в президиуме под руку с Валентиной Владимировной, как раскланивается, важно кивает головой, когда Терешкова рассказывает об успехах советской космонавтики, а потом встает и хлопает в такт всему залу.

Наконец, речи и приветствия закончены, толпа бросается брать автографы, а я пробираюсь к ним, держа руки за спиной, дабы никто не подумал, что тоже ищу автограф первой женщины-космонавта. Подхожу и робко спрашиваю: Викуля, а мне нельзя с вами к кубинцам? На что

Виктория твердо и категорически отвечает:

– Абсолютно исключено! Подъезжай завтра к одиннадцати вечера. К этому времени должна закончиться встреча с намибийцами, и у меня будет пол часа времени с тобой пообщаться.

И уходит. А я, вдруг, оказываюсь совершенно один посреди суетящейся гудящей толпы. Кто-то остается смотреть от загранскуки старый документальный фильм про полет Гагарина, кто-то бредет к машинам, собираясь в компании. Кто-то перебрасывается фразами: Чего бутылка? Бутылок у меня самого до хрена. Ты вот лучше подумай, где жратвы раздобыть, хотя бы просто хлеба!

Медленно бреду к выходу, как, вдруг, в темноте меня окликает знакомый голос: "Олег, ты в Кошту? Тогда я с тобой!" Хороший и душевный мужик, летчик Сергей в поисках попутной машины узрел мою спину, и мне уже не нужно тащиться совершенно одному десяток километров до гостиницы по кромешной африканской темноте, шарахаясь от слепящих фар встречных машин. Можно быть с ним вдвоем в тесной замкнутой железной коробке и в то же время именно с ним можно позволить себе роскошь ехать, смотреть на мелькающие в темноте огоньки, на уже ставшими столь знакомыми за прошедшие девять месяцев фасады придорожных домиков, вилл и оставаться с самим собой.

Я смотрю прямо перед собой на дорогу в свете фар и вижу далёкий кусочек своей собственной жизни совсем в другой точке Африки, под названием Гардая. Седьмое ноября 68 года, каменный, уже прохладный горизонт предзимней Сахары, желто-зеленый оазис, белый прямоугольник отеля "Трансатлантик". средневековые крепостные стены, гора, застроенная домами лазурного цвета, тесные улочки, стремящиеся к венчающему вершину минарету…

Вижу стройную молодую девушку в узких джинсах, синей нейлоновой куртке с тяжелой распущенной гривой темно-каштановых волос на фоне грустных, ушедших в вечность мозамбитов в нелепых штанах с мешками между ног… Вспоминаю терпкий вкус разбавленного кока колой медицинского спирта, которым нас, двух переводчиков, потчуют наши врачи в чужом мусульманском мире сахарского оазиса в ночь на пятьдесят первую годовщину Октябрьской революции…

…Мы молча едем в сторону Кошты по пригороду Луанды вдоль пляжей, бывших колониальных вилл и покосившихся хижин, фары высвечивают стоящие по обочинам автомобили, разноцветные каменные заборы, подгулявшие черные фигурки в пестрых рубашках или лохмотьях, бензоколонку с надписью "Пошту Коримба" и фирменным знаком Тексако.

Высвечивают уже ставшие привычными атрибуты моего сегодняшнего каждодневного существования, в которое неожиданно и так странно снова вошла та самая пышноволосая сероглазая девушка, любившая меня когда-то в отеле Трансатлантик сахарского оазиса. Любившая и родившая девочку Машу, плод смешения наших кровей в ту загульную ноябрьскую ночь 68-го года на земле жителей Сахары мозамбитов.

Девочка Маша живет своей совершенно особой жизнью в московских

Черемушках, я возвращаюсь "домой", в отель Кошта ду Сол, а когда-то любившая меня пышноволосая девушка, ставшая усталой, замотанной тридцати двух летней товарищем Погосовой, дирижирует в кубинском посольстве речами первой в мире женщины космонавта.

На следующий день, в 11 вечера, передумав за сутки десять жизней, я снова приезжаю на свидание со своей собственной женой. Тот самый румяный дядя референт любезно, как старого приятеля, встречает меня в гобеленовом зале, сажает за уже знакомый журнальный столик в мягкое кресло, угощает дармовыми напитками и сердечно, по-нашему, переживает вынужденное отсутствие Вики, ибо она, с его слов, "уже час, как торчит в номере у Валентины". У меня опять, как и вчера, совсем не по-ангольски празднично наряженный вид. Провисевший почти девять месяцев в шкафу синий блейзер, белая рубашка с пестрым широченным галстуком и респектабельные серые портки с точеными стрелками. Все приобретенное когда-то с ее помощью, совета и одобрения. Таким, как помнится, ей всегда было приятно меня лицезреть. Но Вики всё нет и нет, она по-прежнему где-то наверху в номере Терешковой, а меня радушно обхаживают румяный дядя и черный анголец в забавном, похожем на маодзедуновку кителе. Джин Бифитэр постепенно расслабляет, мы с румяным дядей перекидываемся, словно картами, именами знакомых московских референтов, как, вдруг, появляется Вика, уже по домашнему в светлой рубашке и коричневых, столь памятных мне, вельветовых джинсах.

Мы говорим ни о чем короткими полу фразами, мечемся с темы на тему, она жалуется на усталость, кого-то злобно ругает, сообщает мне, что завтра утром они все улетают в Лубанго, а на следующий день, едут оттуда на машинах в Мосамидеш.

А можно мне с вами? – робко спрашиваю я не Вику, а румяного дядю, – Я весь экипаж знаю. Сашка командир – мой приятель. Если не будет места в салоне, он меня в кокпите посадит. Я так уже много раз летал.

– Конечно, конечно, – великодушно соглашается дядя, – Нет проблем.

Вика молчит, но на её в миг одеревеневшем лице ясно читается, что моё присутствие ей не только не нужно, а просто – в тягость. А ведь всего только год прошел с того момента, когда я в Вешняках истерично, капризно клялся её бросить. Она же рыдала и пыталась мне объяснить, что стоит ей ждать меня ночами напролет, когда весь город спит, а я гуляю, пьянствую неизвестно где и с кем…