Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча

– возьми да и эмигрируй в зазеркалье – помри. В тридцать семь лет.

Прекрасный, остроумнейший был человек. Давай, еще по одной, помянем его душу, не чокаясь… Светлая память!…

… Да… так и разбежались мы по своим углам. А когда-то все вместе были и огромную радость испытывали, просто друг с другом общаясь. И как смешно думать, что существовал некто по имени ЦК

КПСС, нам за эту радость общения еще и бабки платящий! Такая же простая мысль, что все мы, абсолютно все, от директора издательства, до последнего пьяного редактора и корректора, были просто-напросто паразиты, сосущие кровь из лобка нашего несчастного, многострадального народа, по моему, кроме меня, никому и в голову не приходила. Меня же, как раз, сия мысль нередко навещала. Мало того, честно тебе скажу, я, как раз, всё время об этом и размышлял. Ну,

"все время" – это вру. Однако, с бодуна, так всегда думал, клянусь.

А с бодуна я был часто. Но, вот, когда опохмелялся, то также сладко пил, ел, спал, валял дурака, как и мои коллеги, которые, независимо, кто по пьяне, кто с бодуна, искренне были убеждены, что всё должно идти, как идет, и думать тут не о чем.

Конечно же, Александр Лазаревич, тебе проще. Ты никогда не паразитировал на теле столь тобой любимого народа, а самоотверженно трудился на его благо с утра до вечера. И представить невозможно, чтобы ты, в те уже далекие годы, мог бы сказать самому себе, как я:

"Да я же паразит!" Ведь, ты не просто работал, а как вол пахал, добровольно замкнув самого себя в колючей проволоке Арзамаса-16.

Создавал самую могучую в мире бомбу, ибо обладание такой бомбой считал самым великим благом. Все народы мира в ужасе замирали, только издалека услышав, о твоих "изделиях", как ты сам их называешь.

Вот, только, Шурик, хочу я тебя спросить: сегодня ты так же, как и прежде, уверен, что точно работал во благо народа, а не во вред?

Сегодня, когда на нас всех обрушилась такая лавина информации, а от ваших изделий страна не знает, как избавиться. Со мной проще. Тут ответ однозначный. Да, пакостил, вредил, но в основном другим наивным и доверчивым народам третьего мира. А своему вред наносил минимальный. Ну, да, объедал я его, платили мне ни за что бабки из бюджета. Так, ведь, я их почти все, через винный магазин, обратно в бюджет и относил. Надеюсь, не надо тебе напоминать, что себестоимость водки – копейки, я же башлял за нее рубли и не малые.

Только, пожалуйста, не говори мне, что если бы не ваши изделия, то американский империализм и его союзники по НАТО напали бы на СССР.

Напали бы зачем? Чтобы нас завоевать и кормить? Неужто ты всерьез считаешь, что ради этого поперлись бы натовские неженки в наши холода и хляби? Не верю! – как говорил Станиславский, и вряд ли ты сможешь меня переубедить. Вот в этой, возможно, весьма обидной для тебя убежденности я с тобой на сей раз прощаюсь. Ибо писать больше не могу. Выпить нечего. Всё выписал.. Обнимаю и, по известной поговорке, жду ответу, как сто грамм с буфету

Монреаль, 02 сентября 2000

Шурик, не сердись, что я так надолго замолк, и уж тем более не будь ко мне несправедлив, утверждая, что мне, эмигранту, российские августовские беды, как ты выразился, "не рвут сердце". Рвут,

Александр Лазаревич, еще как рвут, и уверяю тебя, что весь август я от телевизора не отлипал, сопереживая взрыв на Пушкинской, гибель

Курска, да пожар на башне. А Россия, к сожалению, весь август присутствовала на местном экране. Пишу "к сожалению" потому, что показывают они нашу страну только, когда там происходит что-то очень нехорошее. Посему я, когда смотрю местные каналы, а они про Россию ничего не говорят, то вздыхаю с облегчением. Значит, у нас там всё в порядке.

Вот только трезв я был все эти дни, а потому боль моя на бумагу не выплескивалась. Отвык я, Шурик, будучи трезвым, выражать в устном или письменном виде какие-либо эмоции. Пустота у меня в обезалкоголенной душе возникает. Но стоит принять сто грамм, как сразу рождается во мне тот самый "шустряк", о котором я уже писал тебе в предыдущем письме. Сейчас, например, я только что остограмился и тут же готов к диалогу. А раньше готовым не был. По этой причине не сразу ответил на твоё столь большое и интересное послание. Спешу сообщить, что получил огромнейшее наслаждение, его читая. Приятно мне было узнать, что ты, как и я, живешь, погруженный в прошлые годы, и тоже иногда мысленно уходишь в те же репинские летние месяцы пятидесятых годов, которые мы провели вместе с тобой.

Вот, только, полным молчанием обошел ты заданный вопрос, самый последний, который завершал моё многостраничное письмо. Такое ощущение, что электронная почта устала от моих пьяных излияний и самый конец передать поленилась. А вместо этого, ты нашел в себе силы исписать целую страницу, чтобы доказать мне, что де Крым нельзя отдавать хохлам, а Черноморский флот надо наращивать, холить и лелеять.

Александр Лазаревич, ау! Какая у нас нынче эпоха на дворе, а? С кем ты там, на Черном море собрался воевать? С Гебеном и Бреслау?

Шурик, милый, они уже давно переплавлены на Мерседесы и

Фольксвагены. А что касается Крыма, уверяю тебя, России крупно подфартило, что он больше не наш, а украинский. Возьми любой демографический справочник. Сколько детей в среднестатистической славянской крымской семье? Один ребенок. Сколько детей в средне же статистической крымско-татарской?

Не знаешь? Честно и я не знаю. Но, уверен, (весь мой жизненный опыт подсказывает) что душ семь-восемь, а то и больше. Я же, дружище, четыре года прожил в мусульманской стране Алжире. И прекрасно помню, как там у них образуются дети. По ранжиру. Вот, встали пятнадцать человек по линейке. Старшему пятнадцать лет, а младшему – годик. Только что стоять научился. А рядом мама с пузом.

Шестнадцатым беременна.

Как-то в Алжире одна наша дура, врачиха-гинеколог, (я же в этой стране пахал переводчиком группы советских врачей) была приглашена на местную мусульманскую свадьбу. А там возьми и ляпни:

– Желаю вам большого счастья и не очень много детей.

Поскольку долго наблюдала алжирских баб и так им сострадала, что пожелала иметь поменьше детей, чтобы стать людьми, а не машинами для продолжения рода человеческого. Так на той свадьбе её чуть было не избили, столь возмутило всех подобное пожелание.

Кстати, хочу тебе похвастаться, какой я в те годы оказался проницательный предсказатель. Когда в 1968 году впервые увидел в тихом и почти еще европейском Алжире подобные шеренги детей, выстроенных по ранжиру, от годовалого до пятнадцатилетнего, то сказал самому себе:

– Не, ребята, так у вас ничего не получится. Вы, через тридцать лет или пойдете войной на все соседние государства, или сами себе будете глотки грызть.