Андрей Голяк - Ничего, кроме настоящего

В этом месте я задёргиваю занавески, потому как начинаются дела сугубо интимные и вас, уважаемые, абсолютно не касающиеся.

Итак, я заматерел. Стал солидным семейным человеком, на которого легла почётная обязанность заботиться о благосостоянии семьи.

Впрочем, я мало изменился – остался таким же "ковбойцем", каким был до женитьбы.

Мы с Таткой съездили в дальние веси навестить мою бабульку, заскочили на недельку на море и, вернувшись, поселились в её квартире. Я стал врастать в непривычную обстановку. Учиться говорить тестю с тёщей по утрам: "Здравствуйте". Налаживать отношения с

"чужим холодильником".

Поскольку я типус ещё тот, сосуществовать со мной новоприобретённым родственникам было, мягко говоря, сложно. Они наотрез отказывались воспринимать мой стиль поведения, мои шуточки на грани фола, моё наплевательское отношение к общественному мнению, моё игнорирование авторитета "старшего поколения". Шёл нелёгкий процесс притирки характеров, в котором Татка служила компенсатором резких движений.

После приезда я созвонился с коллегами, сообщил о своём прибытии, и мы составили график репетиций. Рабочий сезон должен был начаться первого сентября. Оставалось несколько дней на аклиматизацию в родном городе.

Начать процесс аклиматизации я решил с маленькой пирушки в компании Палыча. Сие мероприятие должно было "закрыть" холостяцкий период моей жизни и в то же время дать понять брату, что мой статус

"оттяжника" не изменился.

В назначенное время мы с ним собрались на моей квартире, дабы душевно распить энное количество спиртного и в меру оттопыриться.

Маман гостила у бабушки, квартира была забита неиспользованной на свадьбе водкой и, следовательно, являлась опасным плацдармом для тихого душевного оттяга. Этого обстоятельства я не учёл, к великому сожалению.

Мы открыли банку салата, нарезали хлебушка, колбаски, налили по полтишку, опрокинули, закусили, и процесс пошёл. Пошёл, родимый.

Сидим, беседуем о высоких материях, в головах плавает лёгкий хмель.

Обстановка самая, что ни на есть, приятная. Поднимаются вопросы глобальные, касающиеся мировой музыкальной политики. Поднимаются вопросы локальные – местные тусовочные сплетни и сенсации.

– Слыхал, "Липтон Клуб" распался? – вещает Палыч, хрустя огурчиком.

– Слышал, ещё бы! Весь город гудит!

– Чего они не поделили, как ты думаешь?

Я располагаюсь поудобнее и ныряю в пучину сложнейших аналитических умозаключений:

– Понимаешь, у них в команде – все звёзды. Куда ни плюнь – творческие индивидуальности…

– Ну! Чем это плохо?

– Каждый тянет одеяло на себя. У каждого своё собственное мнение, основанное на тараканах, которые водятся в мозгах всякого мало-мальски творческого субьекта…

– Ты хочешь сказать, что все творческие люди – долбоёбы?

– Сам ты долбоёб! – злюсь я. – Не долбоёбы, а люди со специфическим мышлением. Посмотри на Батьковича…

– А что Батькович?

– Ничего. Талантливый чувак с неординарным мышлением, а в башке – птеродактили водятся, не то, что тараканы. Издержки одарённости.

Наливай.

Палыч наливает по очередному полтиннику, и мы чокаемся:

– За рок-н-ролл!

Занюхав корочкой хлеба, Палыч погружается в раздумья. Вдруг он спохватывается:

– А я?

– Что – ты?

– А я что – не творческий чувак? У меня же нет тараканов!

Я долго хохочу, хлопая себя по коленям:

– Иди на себя в зеркало посмотри! У тебя тараканы похлеще, чем у

Батьковича. Он, по крайней мере, не опасен для окружающих!

– Ни хуя себе! – возмущается Палыч. – А я, значит, опасен?

– А скажи – нет! Кто на Настином дне рождения прохожих пугал?

На праздновании дня рождения нашей общей знакомой Палыч показал себя во всей красе. Он нацепил на себя майорскую форму, оказавшуюся у хозяйки в шкафу. В кителе с погонами и в фуражке, покрывающей пышную шевелюру до плеч, Палыч выглядел, мягко говоря, неожиданно.

Сначала он бродил по квартире, пугая гостей, не отличающихся адекватностью восприятия под влиянием наркоты и алкоголя. Потом, заскучав, он вылез через окно на тротуар, выволок вслед за собой полутрезвую барышню и под блюзаки "роллингов", шпарящие из квартиры, стал танцевать с ней посреди улицы. Через пять минут всё пространство вокруг запрудили зеваки, собравшиеся полюбоваться на майорчика с развевающимися патлами и в шлёпанцах, тискающего томную девулю. Зрелище было поучительным и познавательным.

– Да, – загрустил Палыч, – все мы малость не того.

– Ничего, это возрастное, – успокоил его я.

С увеличением объёма употреблённого спиртного нарушалась связность речи, и голову посещали самые неожиданные идеи, требовавшие немедленной реализации. Мы попели под гитару, посмеялись над фотографиями последней выпечки и открыли следующую бутылку водки. Она стала лишней. Всё вокруг путалось, языки заплетались, изображение окружающих предметов было нечётким и размытым.

Я вспомнил, что нужно покормить кота. Мать для этого оставила ключи бате, но насколько часто он сюда захаживает, я не знал. В холодильнике мы обнаружили здоровенный ком мёрзлой рыбы. По большому счёту, её следовало разморозить и отварить. Но я не стал заниматься такими пустяками. Я достал из загашника топор и принялся старательно отделять кошачью "одноразовую пайку". Во все стороны полетели осколки льда и рыбьих внутренностей. Поскольку я был более чем нетрезв, руки меня слушались плохо, топор упорно не желал попадать в одно и то же место, и нужный кус не отделялся. Мой собутыльник внимательно следил за моими действиями, подбадривая меня доброжелательными возгласами и сопровождая каждый удар ценными указаниями. За работой мы не заметили, как открылась входная дверь, и на пороге возник мой родитель. Некоторое время он созерцал нашу суету, после чего поздоровался:

– Добрый день, работнички. Бог в помощь!

"Работнички" с недоумением воззрились на вошедшего.

– Батяня! – наконец "прозрел" я.

– Батяня! – эхом повторил Палыч.

– А мы тут кота кормим.

– Я вижу, – сиронизировал отец, – давайте-ка я этим займусь.

Думаю, что у меня лучше получится.

Я с радостью передал папаше бразды управления и плюхнулся на стул. Тот положил рыбу размораживаться и окинул взглядом нашу весёлую компанию.

– Выпьешь? – радушно предложил я.

– Выпью. А тебе не влетит за такое празднование?

– Я – свободная личность! – при этих словах я гордо ударил себя кулаком в грудь, – поэтому никто не вправе запретить мне оттягиваться в меру своих возможностей.

– Думаешь, жене приятно встречать дома мужа, пришедшего на четырёх ногах?

– Папаша, хватит демагогии! Давайте выпивать и закусывать, а не обсуждать этих глупостей!