Владимир Митрофанов - Зачистка территории

И тут одну страшную деталь увидел милиционер, по которой сразу понял, что, конечно же, были они здесь, и все убиты: на земле около колоды валялся белый передний зуб. Это так потрясло служивого, что он тут же помчался обратно к машине.

– Он точно их своим свиньям и собакам скормил! – сказал он водителю "канарейки", когда они уже отъехали от фермы.

– Это восемь-то здоровенных бандюганов каждый по девяносто-сто килограммов веса? Да одного только Димона Сухова за неделю пятью свиньями не сожрешь! Слабо вериться. Наверняка где-нибудь в компосте закопал, а, скорее всего, – к болоту трактором оттащил и туда в топь и сбросил. По большому счету, надо было бы по следам колес проследить. Но наше ли это дело? Нас попросили посмотреть – мы посмотрели. Никого тут нет. Ты зуб-то взял? Можно было бы показать, может, кто зуб и вспомнил бы, а?

– Да ты чего! Если бы я наклонился, он меня тут же и тюкнул бы по темечку!

– Да я его на прицеле держал, сразу бы и срубил!

– А мне что, от этого легче будет- с разрубленной-то башкой? А тебе? Тут же встал бы выбор: вызывать следственную бригаду, и тогда возниклен неизбежный вопрос: чего это мы тут вообще делали во внеслужебное время, да еще и с оружием? Тогда тебе второй вариант остается: куда-то спрятать оба трупа, а тут же тебе другой вопрос уже от наших будет: а куда делся напарник, ведь вы вместе ездили…

Сам знаешь, как оно бывает, и как это дело могут повернуть! И тебе не кажется, что мы сами были под прицелом? У него же еще есть два сына – и оба после армии. И где они? Не на чердаке ли со снайперской винтовочкой, привезенной из Чечни? А ты говоришь, зуб захватить! К черту этот зуб – может быть, он вообще свиной! Пошли они в жопу! Я больше сюда ни за что не поеду. Ощущение осталось такое, что только чудом смерти избежал. Сейчас же заедем в храм – свечку поставлю! -

Сказав это, он даже оглянулся: уж не гонится ли за ним тот страшный мужик с топором.

Всю обратную дорогу они обсуждали разные профессиональные риски, предполагаемые самой профессией и которые следует учитывать как обыкновенное дело при поступлении на работу: у бандитов – это очень высокий риск попасть в тюрьму и быть убитым; у стюардессы – остеохондроз позвоночника и венерические болезни; у милиционеров – конечно же, царица гениталий гонорея, опять же рис быть убитым; электрика обязательно хоть однажды, но непременно хорошо вдарит током, а профессиональный водитель обязательно хоть раз да вмажется, ну и само собой для него обычен радикулит с геморроем и тот же неугомонный триппер…

Чем там кончилась история с фермером – так и осталось неизвестным. В газете об этом ничего не писали, а значит, никаких трупов в лесу и на болоте так и не нашли. А может быть, ребята действительно заблудились в лесу. Места там довольно глухие.

– Что у тебя и в Питере есть родственники? – спросил у Хомякова

Павел. – У тебя, Вова, получается, что какой город ни упомянешь – всюду родственники!

– Да. Я что, разве никогда не говорил? У меня ж батя питерский. В

Питере моя бабушка Маня жила. Сама она была она родом из Белоруссии.

После коллективизации они с дедом поняли, что надо срочно бежать в город – там, на селе, жизни не будет, и каким-то образом ухитрились уехать. Незадолго до войны они поселились в Ленинграде на Лиговке в той самой квартире, в которой и теперь живет моя родная тетя Маруся.

Мы, когда заезжаем в Питер, всегда у нее останавливаемся. Там до сих пор осталась большая кафельная печка, и ее даже сейчас можно топить, что они иногда и делают в холодные дни, сжигая разломанные деревянные ящики. А до войны в доме, говорят, был еще и сарай с дровами. Надо сказать, бабушка моя была вообще человеком очень предусмотрительным, что, кстати, и спасло нашу семью во время блокады. Бабушка Маня хотя была и из деревни, но грамотная, читала газеты и, как только прочла про договор о ненападении с Германией, тут же стала готовиться к войне – закупать продукты. Так постепенно она подкупила несколько мешков муки и всякого другого обеспечения.

Именно это вкупе с хорошей печкой и позволило выжить им в первую, как говорят, самую тяжелую блокадную зиму. И даже после блокады она всегда продолжала держать запасы. После ее смерти под кроватью нашли много кускового мыла, которое уже и на мыло-то не было похоже, поскольку почти разложилось, и еще разные продукты долговременного хранения (окаменевшую соль, еще что-то непонятное и уже явно испорченное), которые при своей жизни она ни за что не давала выбрасывать…

Никто ничего на это не сказал. Минут пять все молчали.

В пивной стали появляться какие-то полузнакомые люди, вроде бы когда-то и виденные Павлом. Один выпил стопку из заказанной специально для такого случая (вдруг кто подойдет) большой литровой бутылки водки, закусил и так же внезапно ушел. Потом подсел еще один очень уж давний знакомый. Павел так и не смог вспомнить, как мужика зовут. У него на руке были какие-то особенные часы модернового дизайна, видимо очень дорогие, и прыщ на лбу. Выпили и с ним. Потом он так же незаметно куда-то исчез.

– Это кто такой был? – спросил Павел.

– Да так! Я и сам не знаю, – Хомяков только махнул рукой, потом вдруг начал о другом: – Помнишь, однажды в десятом классе Роберт, физик-то наш, говорил, уж забыл к чему, что "все хотят быть космонавтами, но кто-то из вас обязательно станет станционным смотрителем". И каждый из нас тогда думал, что это никак не про него. Тогда это казалось очень страшным – никем не стать. А получилось так, что по сути ничего, о чем тогда мечталось, и не сбылось. Впрочем, я и забыл, кем и хотел тогда быть-то. Не думаю, чтобы директором магазина или лесопилки, хотя надо сказать, что я в целом всем доволен.

– Счастливая у тебя натура, Вова, всегда ты всем доволен! – сказал вполне искренне Шахов.

Хомяков хотел что-то еще сказать, но вдруг остановился на полуслове, изменился в лице, показал пальцем в окно и заорал на весь пивной зал: "Глядите! Вон, Вова Васильков с мамой идет!" Тут же все посетители пивной, оторвавшись от своих кружек, уставились в окно.

Некоторые даже привстали со своих мест, чтобы лучше видеть. Павел хотел, было, спросить, кто же такой этот Вова Васильков, но тут его кто-то отвлек, и он так и не спросил.

В это время пивную, как вихрь, ворвался еще один одноклассник -

Дима Росляков, здороваясь со всеми сразу, а потом с каждым по отдельности и целуясь чуть не взасос.

– Димыч, привет! – сказал радостно Павел. Он знал его еще по детскому саду. Росляков был в хорошем настроении. Впрочем, Павел не помнил, чтобы он был не в духе или расстроен. Попробовав пива,

Росляков тут же вступил в горячую полемику с Хомяковым по поводу особых вкусовых свойств пенного напитка. Хомяков местное пиво однозначно хвалил, Росляков же предпочитал исключительно чешское, утверждая, что "оно само в рот заливается".