Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 1

Было сделано все, как сказал муж, хозяин дома, и как могла сделать любящая жена. Она не старалась угодить, это получалось само собой, и, делая что-нибудь для мужа, она всегда улыбалась спокойной умной улыбкой.

Она сняла свой полотняный, обшитый каймой фартук и в голубом халате присела к столу. Аккуратно зачесанные назад гладкие волосы немного растрепались. Вот такую, простую, домашнюю, ее особенно любил Иван Петрович.

Она сидела и ждала.

За окном послышался долгожданный скрип полозьев. Оставляя на дороге мокрый синий след, прошумели широкие сани, увлекаемые черным рослым конем.

Она бросилась навстречу, вспыхнув радостью, как девушка. Иван Петрович, твердо ступая, прошел по коридору и, широко распахнув дверь, пропустил вперед Корнева. Вместе с ними ворвался свежий запах снега. Муж сбросил тулуп и шапку, провел по усам ладонью и крякнул, как после хорошей рюмки.

— Здравствуй, дроля, заждалась?

Она порывисто и вместе с тем томно вскинула полные руки на его плечи. Знакомый запах табака и такое родное прикосновение жестких усов. Поцеловав его долгим, крепким поцелуем, она певуче и быстро прошептала:

— Заждалась, залётушко мой.

Обнимая ее плечи, он прошел на середину кухни. От него слегка пахло вином. Ну и что ж из того, почему и не выпить, если все хорошо.

Виталий Осипович заметил все: и нежный румянец девичьего смущения на полном лице Валентины Анисимовны, и ее на мгновение затуманившиеся желанием глаза, услыхал ее быстрый шепоток и понял — здесь живут согласие и любовь.

Согласие и любовь. Дом его друга отныне становится и его домом. Это сразу понял Виталий Осипович. Понял с первых шагов, с первых слов, и первые слова были о нем:

— Вот, дроля, это и есть друг моей юности.

Виталий Осипович склонил голову, пожимая теплую руку, протянутую ему от чистого сердца.

Все о нем рассказал муж Валентине Анисимовне, а чего недосказал, поняла сама. Разве много надо говорить о том, чем потрясено сердце.

Она увидела его лицо, без румянца, желтоватое от долгого пребывания в госпитале, его глаза, в минуты возбуждения вспыхивающие нездоровым блеском, и широкие брови, разделенные на переносице глубокой складкой. Увидела и поняла: много досталось горького на его долю, не поскупилась судьба.

Прибежали из школы сыновья. Еще на улице они узнали, что приехал отец, и поэтому очень торопились. Было слышно, что приближаются мальчишки горластые, стремительные, жизнерадостные. Но все это осталось за порогом. В дом вошли два самых примерных мальчика, если только примерные мальчики походя валяются в снегу и сбивают на затылок меховые ушанки. Им дали веник и прогнали стряхивать снег.

Потом они вошли строгие, подтянутые, как и полагается мальчикам при виде живого героя своих необузданных мечтаний.

— Знакомься, Виталий, мое потомство, — Иван Петрович присел и, обнимая сразу обоих сыновей, подтолкнул их к Корневу: — Вот они у меня какие!

Корнев протянул им руку как большим.

— Михаил, — четко произнес старший, вытягиваясь по-военному.

Ему было девять лет, и он понимал значительность момента. Ведь он первый в поселке пожал руку героя. Этим не сумеет похвалиться ни один из его товарищей.

Младший, Ваня, ничего такого не понимал. Он только осенью пошел в первый класс и еще продолжал принимать слова и события в их прямом значении. Но так как взрослые часто не учитывали этого и их слова расходились с его понятиями, то он иногда не доверял им.

Мама вчера сказала, что скоро приедет папин друг, который был на фронте, фашисты его ранили, и поэтому, когда он будет у них жить, надо вести себя хорошо, не шалить и не плакать.

Ваня ожидал увидеть богатыря, окровавленного, в повязках, но все еще полного сил, а тут стоял человек ростом меньше отца, бледный, исхудавший и никаких ран у него что-то не заметно.

В сердце мальчика вкралось сомнение. Он нехотя вложил свою руку в протянутую ладонь и вздохнул, заподозрив обман.

Отец выпрямился и, положив большие руки на стриженые головы мальчиков, ласково оттолкнул их:

— Ну, бегите.

Они отошли к столу и оттуда наблюдали, каждый по-своему воспринимая события. Оба с сердечным замиранием ждали от необычного гостя каких-то необыкновенных поступков. Но ничего особенного не произошло. Все оказалось до обидного просто. Виталий Осипович снял в кабинете отца китель и в обыкновенной белой рубашке пошел умываться.

Сомнения точили бесхитростное сердце Вани.

— Миша, — спросил он шепотом, — а где у него раны? Ведь должны же быть.

Старший отрывисто ответил:

— Не видно. Под рубашкой, наверное. А может быть, на ногах.

— Тогда бы он хромал… Кровь была бы.

Старший молчал.

— Это и не герой вовсе… А? Миша? — разжигал свои сомнения маленький Ваня.

Но Миша одним ударом сразил все сомнения:

— А ордена? — спросил он. — Видел, сколько?

Мальчики не заметили ни угластых лопаток, что ходят под рубахой героя, ни теней вокруг его глаз, ни строго сведенных бровей. Это заметила их мать. Она, не сдержав жалости, провела мягкой своей рукой по его спине:

— Эх, человек, человек…

Иван Петрович засмеялся:

— Ну, теперь считай, пропал ты, Виталий. Она тебя под страшную казнь подведет. Кормить ежеминутно будет…

— Не пугай. Как-нибудь переживу.

— Да уж придется. А ты не робей. Я тебя не дам в обиду: так прижму на работе, спать забудешь. Ты, дроля, не делай страшные глаза.

Валентина Анисимовна, подавая гостю полотенце, посмотрела на мужа с укоризной.

— Очень тебя глазами застращаешь. А со своей работой не торопись. Вот человек поживет, осмотрится да отдохнет. Он, гляди-ка, наработался — настрадался.

— Командир, — засмеялся Иван Петрович. — Вот она как тут командует…

Виталий Осипович вернул полотенце хозяйке и сказал ей:

— А Иван все-таки прав. Работать надо. Без дела я пропаду. Вы это понимаете.

— Я понимаю. Только если человека не кормить, мало от него толку. Ну, идите за стол.

А за столом, как и полагается при встрече, выпили и начали вспоминать годы, прожитые вместе, и рассказывать, что произошло с каждым в отдельности.

Дружбе их насчитать можно было лет пятнадцать. В то время они называли друг друга Иван и Витька, Иван был постарше. Вместе валили лес в камской парме-тайге. Вместе пошли на курсы десятников. Сидели за партами, один — кряжистый, здоровенный, другой — поменьше, но тоже — не попадайся под горячую руку. Лохматые, упорные, нелюдимые, ошалевшие от городского шума.

Нехитрую науку постигли без труда. Виталий сказал:

— То, чему здесь учат, мы давно уже забыли. Пойдем, Иван, дальше.

Пошли дальше, на курсы механизации лесоразработок. Потом потянуло в лесной техникум. И здесь пришлось им расстаться. Виталий уехал в строительный институт, а Иван остался в техникуме доучиваться.