Михаил Забоков - Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста

Я был бы чрезвычайно огорчен, если бы вы, прочитав предыдущий абзац, вынесли суждение об авторе как о злобствующем критикане, поставившем себе целью кликушески охаять настоящей книжкой российские службы ЖКХ или, того хуже, — поквитаться с бедной уборщицей. Что касается этой славной женщины, то на ее месте я вообще обходил бы наш дом стороной. Что же до цели… Неужто вы и впрямь полагаете, что философствующему эссеисту совершенно нечем больше заняться, кроме как сводить личные счеты с российским жилкомхозом? Ведь прямо на ваших глазах в дополнение к уже известному тезису: «я мыслю, следовательно, существую» — мне удалось открыть еще один способ для нахождения безусловно достоверного знания. А вы даже ухом не повели! Я, можно сказать, целую страницу исписал, и всё даром! «Что же это за способ такой?» — не скрывая иронической усмешки, любопытствуете вы. Ну как же, вдумайтесь: меня, как и Декарта, терзают сомнения — а существуем ли мы? живы ли мы в принципе? здравствуем ли мы еще или уже нет? — и так хочется поскорее утвердиться в надуманности этих подозрений, для чего и нужно-то всего-навсего спуститься во двор и немного посидеть на лавочке, поджидая первого случайного прохожего, а времени как назло в обрез, и потому я рискую вообще не заметить жизненный ход событий, не углядеть живущих бок о бок со мной соседей, усомниться в самом факте их существования, — как же полезно на такой случай иметь запасной вариант, когда достаточно просто-напросто лишний раз вынести мусорное ведро! И сомнения тут же отступают, душа наполняется светом, всё говорит о том, что мы по-прежнему живы, и продукты нашей жизнедеятельности — яркое тому подтверждение.

Однако что-то уж больно долго я вас мурыжу в Кузьминках, пора бы вновь перенестись на Канары.

И вот мы на берегу. Сразу же бросается в глаза непривычная чистота вокруг, какая-то вызывающая стерильность, иллюзия реальной жизни, ее подобие, как будто люди здесь — всего лишь игрушечные манекены, не оставляющие после себя никаких следов пребывания на этом свете. Даже замеченный мною местный бомж, мирно копавшийся прямо на Площади Испании в мусорном ведре, в то время как поджидавшая его собака зорко отслеживала конкурентов, разлегшись в двух шагах на ровно подстриженном зеленом газоне, и тот был какой-то марионеточный. Он с завидной любознательностью юного натуралиста доставал из ведра брошенные туда пакеты, внимательно изучал их содержимое и, найдя что — то привлекательное для себя, аккуратно и в строгом соответствии с разработанной им методикой отбора — пищевая живность направо, промтоварная налево, — чинно перекладывал всё это в собственные большие кульки. Всё чисто, по-деловому, без каких-либо следов своего присутствия на этом празднике жизни. То же можно было сказать и о кружившемся на площади экскурсионном паровозике с прицепным вагончиком. Уменьшенный почти до размеров игрушечной копии, он, белый и чистый, как новый носовой платок, медленно накручивал круги по площади, чтобы пассажиры успели насладиться установленным там памятником, а потом включал электромобильный форсаж и уносился в голубую даль пальмового рая, оставляя после себя лишь иллюзию своего существования.

Гуляя по городу, мы натолкнулись на большой, ничем не огороженный парк. Канарские острова, как указано в путеводителях, это часть мифической Атлантиды, остатки которой хранят в себе много загадочного и необъяснимого. Десятки видов разнообразных кактусов, начиная с микроскопических — величиной с садовый горшок — и кончая густыми великанами в рост человека, подтверждали легенду о принадлежности здешней раритетной растительности к третичному периоду. Исполинские валуны со стертыми временем разломами придавали этому искусно воссозданному в центре города уголку живой природы доисторический вид диких тропических джунглей. Издавая пронзительные гортанные визги, словно стараясь с их помощью пробудить ото сна ленивцев-лемуров, с удобством устроившихся в развилках ветвей массивных деревьев, шныряли взад и вперед по пружинистым лианам непоседливые обезьяны; по извилистым тропкам грациозно бродили павлины, останавливаясь время от времени, чтобы веером распустить цветастую шаль своих длинных хвостов. Для полноты картины не хватало только ползающих под ногами змей и мелкого болотца с притаившимся возле коряги аллигатором.

За ужином, утолив предварительно жажду капитанским коктейлем дня «Baccardi» — 40 г рому, 20 г какого-то замысловатого ликера, остальное — лимонный сок, — мы делились впечатлениями от прогулки по городу. Вася, скромно потупив взор, с достоинством мецената держался особняком. Инга, раскрасневшаяся от вина и лихорадочной дневной беготни по всем без исключения ювелирным салонам Санта-Круса, в новом гарнитуре из золотой броши в форме ракушки и таких же сережек рассказывала:

— Заходим мы с Васей в бутик, и тут я вижу этот чудненький гарнитурчик за 10000 песет. Я аж прямо вся обомлела. Вася, ни слова не говоря, достает деньги и просит завернуть. Ну ничего не понимает человек в торговле, хоть и менеджер! Тогда я начинаю сама торговаться. В итоге они сбрасывают мне две тысячи. А если бы этот финансовый магнат повременил ковыряться в своем бумажнике, я думаю, их еще на тысячу можно было опустить.

Вася, переделав мысленно финал в «Бесприданнице» и поставив на ноги смертельно раненную Ларису Дмитриевну, всё больше вживался в образ Мокия Парменыча; всем своим видом он показывал, что разговор о деньгах в присутствии дам бесконечно коробит его купеческий слух.

Тут своим счастьем решила поделиться Наташа.

— Можете себе представить, у моего мужа 47 размер обуви. Сколько я ему искала кожаные ботинки в Москве! Всё напрасно. Нет его размера, хоть убей. В Лиссабоне я видела хорошие мужские туфли его размера, но черные. А он хотел темно-бордовые с кантом и закругленным носком. И вот идем мы сегодня с Маришкой и, не доходя до памятника героям Гражданской войны, вдруг попадается нам маленький магазинчик. И надо же, как раз то, что нужно, — и цвет и размер! Так что одно важное дело я уже сделала.

— А что это за памятник? — спросил я. — Целый день болтались по городу и вроде никаких памятников не видели, не считая того, что на центральной площади, за портом. Даже странно.

— Проходишь вверх по главной улице, — принялась объяснять Наташа, — поворачиваешь за салоном моды направо и уже дальше идешь всё время прямо, сначала вдоль парка, потом до магазина женских шляп, там сворачиваешь еще раз направо и сразу же оказываешься перед обувным магазином, а чуть ниже, к морю, этот самый памятник.

— Только это памятник не героям Гражданской войны, а всем жертвам войны в Испании в период с тридцать шестого по тридцать девятый год, — педантично уточнила Марина.