Ян Кеффелек - Варварские свадьбы

— Ты не только придурок, но еще и опасен…

В следующий раз он встал спозаранку, надел воскресный костюм и спустился на кухню готовить завтрак. Все было сделано идеально: безупречное расположение прибора на подносе, ровный слой масла на тартинках, правильная пирамида из кусочков сахара на блюдце говорили о неимоверном старании.

Людо осторожно поднялся по лестнице. Прежде чем постучать в дверь, он бережно поставил поднос на пол. Затем достал из кармана английскую булавку, уколол себе большой палец, держа его над чашкой, и стал наблюдать, как алая кровь смешивается с дымящимся кофе. Потом спрятал булавку и постучал.

Николь была расположена поговорить.

— Не забудь натереть полы внизу. А после обеда приедет моя мать, так что погуляй на улице. Если будешь слушаться, то сможешь вечером посмотреть телевизор. Что ты сейчас собираешься делать?

— Татав разрешил мне поиграть с его железной дорогой.

— А уроки?

— Я все сделал.

— Тогда ладно… Послушай, это ты мылся вчера в моей ванной?

— Нет, не я.

— Но запах был твой, мне пришлось проветрить.

Людо развернул кресло–качалку и пристально посмотрел ей в глаза.

— Это мой отец там мылся.

Николь стушевалась.

— Ты хочешь сказать: Мишо, да?

— Кто мой отец? — шепотом спросил Людо и отвернулся.

Николь побледнела.

— Что ты болтаешь, кретин?

— Ничего не болтаю, — ответил он обычным голосом.

Все чаще и чаще Людо обиняками упоминал в разговорах своего отца, пользуясь тем, что другим при этом казалось, что он имеет в виду Мишо. Однажды он хладнокровно заявил, что отец приходил забрать его после урока катехизиса. В другой раз отец прокатил его на машине. От этих провокационных заявлений Николь просто цепенела.

— Не разыгрывай хитреца, Людо, — ворчала она, впрочем, довольно вяло.

Сейчас она снова откинулась на подушки.

— Ты становишься скрытным, это нехорошо. Чему тебя учат на законе Божьем?

— Там про римлян и евреев. Как Понтий Пилат умывал руки. Иисуса распяли на кресте, она говорит. На Голгофе. Фарисеи. Все из зависти.

— Смотри–ка, да ты кое–что знаешь… Надеюсь, тебя учат также послушанию и уважению к старшим?

— Не знаю.

— А молитвы ты знаешь?

— Есть одна, только никак не могу запомнить. Скукота.

— Какая?

— «Отче наш».

— Ну, ты даешь! Все зависит от старания. А ты, скорее всего, бездельник. И прекрати раскачиваться, у меня голова кружится.

Людо остановил качалку и принялся с загадочной улыбкой разглядывать свою руку со следами крови. А затем погрузился в созерцание оконного стекла, в котором отражение Николь сливалось с однообразными далекими соснами.

— Если я выучу «Отче наш», мне можно будет играть на фисгармонии?

— И если ты выучишь также и все остальное: научишься читать, писать без ошибок, а главное, считать. Что это за ремесло — фисгармония?

Мишо вызвался учить пасынка музыке — кто знает, может, тот сможет когда–нибудь помогать ему в церкви. Первый урок состоялся в одно из воскресений, ближе к вечеру. По прошествии получаса появилась Николь со стаканом сотерна в руке и заявила, что она не служанка кюре, а если Мишо и заделался кюре, то это не повод для того, чтобы делать поганого святошу и из ее бедного мальчика. Продолжая заплетающимся языком выкрикивать угрозы, она захлопнула крышку инструмента, которая упала прямо на пальцы Людо.

— Какая же я дура, что вышла замуж за старика!

Нервы Мишо не выдержали такой предательской выходки, и он моментально капитулировал.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — допытывалась Николь.

— Водить самолеты.

— Почему ты так говоришь?

Людо не отвечал.

— Ты мог бы стать моряком. Это здорово — быть моряком. Они носят красивые синие брюки и голубой воротник. И плавают в разные страны.

— А это где?

— На флоте, они много путешествуют. И носят белый берет с красным помпоном. — Николь усмехнулась. — Конечно, с твоими локаторами…

Людо насупился. Его уши доставляли ему подлинные мучения. С тех пор как он мог видеть себя в настоящем зеркале, он часами разглядывал это странное лицо, одновременно красивое и гротескное, чье выражение менялось в соответствии с противоречивыми чувствами, которые он испытывал. В школьном дворе он следил за тем. чтобы девочки могли его видеть только в профиль, и для этого постоянно делал вид, будто интересуется тем, что происходит сбоку. Однажды утором он попытался исправить свои оттопыренные уши с помощью клея и весь день ходил с монголоидным лицом, а потом у него долго, почти целый месяц, не заживали раны на внутренней стороне ушных раковин.

— Какая там погода на улице?

— Я еще не проверял.

— Так давай проверь, кретин! Да не в окно, выйди во двор, а потом скажешь, если на улице холодно.

Людо спустился по лестнице, остановился на последней ступеньке, прочитал «Радуйся, Благодатная», сосчитал до десяти и вернулся в свое кресло–качалку.

— Сегодня странная погода. Не так холодно, как вчера. Дождя пока нет, но немного ветрено.

— Ты вечно говоришь одно и то же. Разве так уж трудно сказать матери: есть опасность подхватить ангину или нет? Ты нарочно так поступаешь, а? Скажи, что нарочно!..

Она повысила голос.

— Ты и в самом деле сплошное несчастье, Людо. Не разговариваешь, никогда не слушаешь, что тебе говорят, моешься лишь бы как… Только не поворачивайся сейчас!

В оконном стекле он видел, как Николь откидывает одеяло и потягивается. Теперь ты моя кровная сестра… пусть ты злая все равно мы соединены кровью… Татав мой брат и мой отец когда вернется я ему тоже капну крови в кофе… Мишо не мой отец и ему крови не достанется.

В середине февраля у Татава был день рождения; с первого раза он задул все четырнадцать свечей. Людо задавался вопросом, сможет ли и он когда–нибудь сделать торжествующий выдох над праздничным тортом. Он не знал, когда родился, и простодушно прибавлял себе очередной год в новогодний праздник. Николь отвергла робкое предложение Мишо ежегодно отмечать день рождения пасынка.

— Ты что, не понимаешь, годовщину чего собираешься праздновать в день рождения этого байстрюка? Хочешь, расскажу?

Мишо, как мог, пытался восполнить Людо отсутствие праздника. Давал немного денег, одобрительно говорил о его мускулистых руках. И именно Мишо тайком снабжал Людо цветными карандашами и фломастерами, с помощью которых тот изощрялся в художествах на стенах своей комнаты.

В школе Людо не обнаруживал никаких способностей к рисованию, он малевал рогатых человечков и какие–то несуразные дома с входной дверью на втором этаже. Однажды, желая нарисовать распятье, он изобразил преследовавшее его видение: женское лицо, проглядывающее сквозь растопыренные пальцы черной руки. Результат: очередной ноль по рисованию.