Юрий Мамлеев - Блуждающее время

Павел и Егор переглянулись. Борис на мгновенье задумался и потом подмигнул Павлу:

– А смех мой он все-таки любил. Бывало, скажет тут, на диване: «Хохочи побольше, Боренька, я люблю, когда необычные трупы хохочут. Мне это сейчас помогает». А потом опять бредит, бредит час, бредит два и снова такое скажет, что мороз по коже пробежит…

И Борис внимательно посмотрел на Павла. Все становилось ясней и ясней.

«Смышленый все-таки дедок», – подумал Егор про Никиту.

Поскольку многое прояснилось, надо было идти. Борис тоже приподнялся и вдруг спокойно сказал:

– Если срочно надо, дам вам ориентир. Кроме меня, у него еще один друг есть. Пишите телефон. Зовут его Кирилл Семеныч. Но когда Кирюша подойдет, вы его называйте «провидец». Он поймет. Правда, провидец он, но на совсем особые дела.

И Борис усмехнулся.

Когда вышли, Павел обратился к Егору:

– Ну как?

И Егор ответил:

– Страшный человек. Смех – это маска. Неужели не понял?.. Первый раз вижу человека, который весь превратился в маску. Но когда прорывается… Ты видел в те моменты его глаза? В них один бесстрашный ужас. И удивление нечеловеческое. Отчего… Не знаю. Чему он удивляется, чем поражен? Что видит здесь, в этом мире, что мы не видим? И хохот его – конечно, маска, но не совсем. Тут еще самозащита есть. И какая-то сверхоценка того, что видит, тому, чему удивляется, мягко говоря. Его приступы хохота – это отражение безумия мира.

– Ты прав. Недаром Никита его друг.

И они нырнули в вечное московское метро.

Черепов не добрался до сестры. Уснул в канаве, метров триста от дома. День был, правда, солнечный, не особенно дождливый.

Проснулся он часа через два, солнце еще грело. Глянул на небо, но увидел наверху, у края канавы, лицо молодого человека, робко на него глядевшего.

– Чего надо? – угрюмо спросил Черепов.

– Клим Валентинович, я к вам, – почти прошептали сверху. – Интервью у вас хочу взять. Я из крупной московской газеты. Веду отдел культуры.

– О, Господи, – с отвращением проговорил Клим.

– Я полтора часа назад вас здесь нашел и с тех пор караулю, – уважительно сказал молодой человек. – Я направлялся к вашей сестре, думая вас там застать, да вот по пути вы сами оказались…

Черепов, понятное дело, не любил прессу, но тут, возможно, с похмелья, а может быть, лицо молодого человека показалось ему не в меру тихим – короче, он согласился.

С трудом, кряхтя, он вылез из канавы не без помощи молодой руки журналиста.

Тот сразу задал ему первый вопрос: «Ваше отношение к смерти?»

Пока Черепов отдувался, отряхивался, ничего не отвечая, последовал второй: «Ваш последний рассказ поразил продвинутую образованную молодежь Москвы, ее духовную элиту. Чем вы это объясняете?»

– Знаешь, парень, – благосклонно процедил Черепов, – я, пожалуй, отвечу на эти вопросы, но только после двух-трех стаканов водки. Я преувеличиваю немного, но… надо опохмелиться. Вон там, видишь, пивная – туда и пойдем.

В старомодной пивной за одиноким столиком, у окошечка, Черепов, попивая пивко, доброжелательно отвечал на все вопросы, особенно о своем отношении к смерти. Журналист прямо-таки визжал от восторга, Клим хотел было даже пригласить его к сестре, но тот, когда все было закончено, тут же попросился в Москву, скорей в газету: «Я знаю, что вы не даете интервью, и вдруг такая удача… Я безумно рад», – и молодой человек прямо-таки улетел на электричку.

Черепов остался один и был этим очень доволен.

В окошечке виднелся сквер, и вдруг на ближайшей скамейке, совсем рядом от пивной двери, Черепов заметил того самого страшилу, с которым он некогда беседовал здесь, в этой пивной.

Страшила сидел неподвижно, тяжело задумавшись и воткнув взгляд в землю. Только пальцы его на длинных руках чуть-чуть шевелились.

«Страшный все-таки парень, – подумал Черепов, – чем-то он мне напоминает Смердякова, хотя ведь совсем не похож, судя по Достоевскому. И загадочного в нем побольше… Надо же, такой образина, а весь ушел в мысли…»

Сам Юлий, это был, конечно, он, не заметил Черепова. Думал он о многом, но начал с нагоняя, который ему задал Крушуев. «Я тебя выгоню! – кричал шеф. – Какого-то поганого старичка, пусть он хотя бы и из будущего, ну и что?.. не можешь обнаружить и придушить! А мы здесь работаем, организация процветает… Причем по всему миру… Она давно стала международной… Размах появился… А ты!.. – исступленно плевался Артур Михайлович, – ты, Юлий, стал задумываться!.. Смотри у меня… Чтоб нашел змеиное гнездо – и точка. Сынок называется…»

Потом мысли Юлия перешли на самого Никиту. Он его не видел ни разу, но по-своему представлял. «Если из будущего, то враг, – думал Юлий, – мало ли что будет в будущем… Артур Михайлович прав». Старичка он представлял себе почему-то в виде лешего, а леший – это миф, таких-то и надо убивать. Чтобы мир стал реальней, Юлий предвкушал смерть старичка, но в этом смысле мысли его приняли хаотическое развитие, и он сам умом своим проваливался в этот хаос. Разрыв во времени тупо мучил его. Он никак не мог понять: как это так – старичок сейчас еще не родился, а уже появился, при нас, тепленький, юркий, но не родившийся еще. И, предположим, он его задушит, в этом Юлий не сомневался, придушит медленно, с кряканьем, со знанием дела, заглядывая в предсмертные глазки, ответственно, но ведь в будущем, когда оно настанет, черт бы его побрал, этот тип опять возникнет, по логике выходит, что так, и будет там разгуливать пока… пока опять не попадет к нам. И так до бесконечности, что ли??. Да, прав, прав шеф-то, когда вразумлял: глуп ты, Юлий, глуп в вопросах пространства и времени, не читал древних книг…

«Где мне читать, – загрустил тем временем Юлий, – мое дело душить, а не читать. И мое дело правое. Нечего, чтоб всякая тварь шлялась из одного времени в другое. Шеф всегда правильно говорит, как отец родной… Но Никита-то ведь неуловимый…»

И какая-то тьма объяла Юлия. Казалось ему, что убивать – легко, потому что никакого убийства не происходит. Все становятся неуловимые. Идут себе чередой в будущее. И он, Юлий, мог бы туда же пойти, если бы его кто-то убил. Но здесь, в этот момент тьмы, разум Юлия возмутился: он всегда хотел жить и жить, но в полном спокойствии и удаче. И ум его воспылал из тьмы. Вспомнил: добротную весть к тому же принес шеф недавно: «Метафизике капут!»

Что бы это все-таки значило? А может, наоборот, всем нам, людям, – капут. Опять его ум погрузился в хаос, в котором светило, однако, холодное солнце. Этим солнцем были его длинные, мощные руки с шевелящимися пальцами-щупальцами. И Юлий стал внимательно рассматривать их. Какие они красивые, ясные, сильные, и их никогда не мучают всякие вопросы, они просто убивают и все. Тихо и незаметно. И его разум должен быть точно таким, как и его руки.