Меир Шалев - Несколько дней

— Может, заглянешь ко мне на минуту? — с надеждой спросил он.

Работник-итальянец стряпал на кухне. Завидев меня, он отвесил глубокий шутовской поклон и трижды пролаял, как собака. Яаков заварил чай и, посмеиваясь, поведал нам историю о том, как в его родной деревне — той, что на берегу речки Кодима, — жил один шейгец, [134] Шейгец — молодой человек нееврейского происхождения ( разг., идиш ). который каждый год ездил в город, «где богатеев тьма-тьмущая». Там он лазил по деревьям, выискивая покинутые вороньи гнезда, а когда находил, в них оказывалось полным-полно разных драгоценностей и бриллиантов, которые вороны стащили через открытые окна у местных купчих.

— Вор у вора дубинку украл, — вставил Большуа.

— Только самцы падки на блестящие предметы, — пояснил Яаков. — Они не прячут их в своих семейных гнездах, лишь в тех, что давно заброшены, или прямо в земле, потому что вороны ужасно подозрительны. Они не доверяют даже своим супругам, не говоря уже о птенцах, и когда за ними никто не наблюдает, они потихоньку летят к своему старому гнезду и любуются там своими сокровищами. А этот шейгец, чтоб ты знал, Зейде, в город ехал мешочником, на крыше вагона, зато возвращался первым классом, с саквояжем, полным золота, и двумя молодыми цыганками на коленях…

К концу зимы, когда ветер и дождь еще холодны, но дни становятся все длиннее, вороны принимаются обламывать сухие ветки с деревьев и вьют новые гнезда. На грубый остов нанизываются более тонкие, гибкие веточки, а щели между ними заделываются обрывками веревок, перьями и соломой. Попадаются среди воронов и откровенные наглецы — я сам не раз наблюдал, как они, камнем падая на домашнюю скотину, на лету вырывают у той целые клоки шерсти. Вороны никогда не возвращаются в свои покинутые гнезда, и те, еще вполне крепкие, нередко служат жилищем для сов и соколов.

Затем для самок наступает пора высиживания яиц, самцы же ревностно охраняют их покой со своих сторожевых постов на соседних деревьях. Мои глаза уже научились определять местоположение гнезда, сообразуясь с беспокойными взглядами, которые самец кидает на самочку. Стоило мне влезть повыше и приблизиться к птенцам, как я немедленно подвергался неистовой атаке со стороны самца. Бывало, что никто на меня не нападал, самец же усаживался на соседнем дереве и лишь громко выкрикивал ругательства в мою сторону. Однажды я обнаружил у подножья ствола двух выброшенных из гнезда птенцов. Это были жертвы коварства кукушки. Они были маленькими и безобразными, с выпученными синими глазами и едва пробившимся оперением.

На два класса старше меня учился мальчик, бывший особо изощренным в издевательствах надо мной и в изобретении разных обидных имен. Я рассказал ему, что если взять такого птенца домой и выкормить его, из него может вырасти дрессированный ворон.

Стоило ему взять в руки одного из птенцов, как сверху на него налетела целая стая воронов, принявшихся хлестать его своими крыльями и долбить в макушку острыми клювами, пока тот, зареванный и визжащий, не убежал с поля боя. В течение всего года вороны подстерегали моего обидчика в школьном дворе и дома, пытаясь при малейшей возможности вновь атаковать его

Эта история не имеет никакого отношения к жизни моей матери, и я ограничусь тем, что скажу: это был первый и последний раз, когда я отомстил кому-либо. Удовлетворение этого чувства не принесло мне ни радости, ни успокоения, хотя к жажде мести я отношусь с полным пониманием.

Деревенские дети частенько наведывались к забору Яакова, дожидаясь появления работника-итальянца в надежде, что он покажет одно из своих маленьких представлений либо возобновит свои схватки с камнем во дворе Рабиновича. Их глаза пытались проникнуть сквозь ткань палатки, а носы — унюхать, что варится в кастрюлях на кухне.

Диковинные ароматы, доносившиеся из кухни, а также экзотические манеры иностранца вызывали в детях буйный восторг. Все знали, что он нездешний, однако предположить, что работник Шейнфельда был когда-то итальянским военнопленным, никто не мог. Война уже закончилась, лагерь был расформирован, а работник прекрасно говорил на иврите и одевался по-деревенски. Лишь намного позже я узнал, что Глоберман по просьбе Яакова достал для итальянца все необходимые бумаги и удостоверения.

Вдруг во дворе появился Шейнфельд и закружился, странно переставляя ноги то вперед, то назад. Все дети дружно уставились на меня, ожидая увидеть мою реакцию на настойчивого маминого ухажера. Их родители, встречая меня на улице, тоже глазели во все глаза, будто пытаясь выведать, какого я мнения о собственной матери. Однако у меня не было на этот счет никакого мнения — мама никогда об этом не говорила, да и я ни о чем не спрашивал.

— Может быть, ты, Зейде, сам знаешь, чей ты? Может, теперь, когда столько лет прошло с ее смерти, кто-нибудь наконец скажет? Можно, например, сделать анализ крови в больнице — я слышал, у них для этих дел есть специальный микроскоп. Вот, посмотри на себя и увидишь сам, что такое наследственность. Ножищи у тебя большие, как у Глобермана, глаза голубые, как у Рабиновича, а покатые плечи — пункт в меня. Жаль, наоборот-таки было бы красивее… Даже в обычной семье ребенок не всегда похож на маму или папу. Иногда он рождается вылитый дядя, а случается — вообще похож на прадедушкиного брата. У нас однажды женщина родила дочь, как две капли воды похожую на первую жену своего мужа. Ну, что ты на это скажешь, Зейде? Роди она дочку, похожую на своего первого мужа, так это, хоть и неприятно, но, по крайней мере, объяснимо. Но чтоб такое? Это интересно, Зейде, все эти штуки со сходством. Ведь недаром говорят, что муж с женой с годами становятся похожими друг на друга Может, это из-за крови, которая смешивается, или семени, что проникает в нее и впитывается? А может, это ее влага, которую он впитывает? Ведь у обоих там очень нежная кожа. Чтоб ты знал, Зейде, есть женщины, у которых там прямо-таки райский источник. Им, бедняжкам, приходится вывешивать простыни на просушку на следующее утро. У нас была одна такая гойка — все в деревне подсчитывали, сколько раз в неделю она развешивает мокрые простыни, а шутники в синагоге говорили: «Коня и всадника его ввергнул в море…» [135] «Коня и всадника его ввергнул в море» — «Исход», глава 15, стих 1. Ночные бабочки слетались тысячами и погибали на этих простынях, а из далеких деревень сбегались псы, завывая у ее двора, как голодные волки, чтоб так мне было хорошо… Кто знает, Зейде, если бы я прожил все эти годы с Ривкой, быть может, стал бы похожим на нее и превратился бы в красивого мужчину. Вот, например, Моше и его Тонечка: они действительно выглядели как близнецы, но так было еще до того, как они встретились. Они были похожими от рождения, поэтому и полюбили друг друга. Ничто не привлекает мужчину больше, чем женщина, похожая на него. У него тотчас возникает желание войти в ее сердце, не постучавшись, а также полная уверенность в этом своем праве. Жалко, что я не могу так же легко разобраться в своей любви… Что сказать тебе, Зейде? Все не так-то просто. А здесь, у Рабиновича, произошла еще более странная вещь: его девочка выросла похожей на Юдит. Наоми переняла ее походку, движения, лицо — не говори мне, что ты этого не замечал. Это сходство росло понемногу, пока не стало настолько сильным, что каждый, кто их видел, был готов поклясться: Юдит и Наоми действительно мать и дочь.