Владимир Березин - Ностальгия

– Вова! – скорбно сказал Раевский. – Ты ведь тоже ходил к Липунову на лекции… Тут все просто: охладил – время сжалось, нагрел – побежало быстрее.

– Не все просто; это, вернее, простая теория – охладить тело до абсолютного нуля, 273? по Цельсию, – и частицы встанут. Но если охлаждать тело дальше, то они начнут движение в обратном направлении, станут колебаться, повторяя свои прошлые движения, – и время пойдет вспять. Да только все это мифы, газета “Оракул тайной власти”, зеленые человечки сообщают…

– А Липунов? – спросил Сидоров.

– Липунов – сумасшедший, – быстро ответил успешный во всех отношениях человек Раевский. – Вон Володя его в костюме Деда Мороза сегодня видел.

– Тут дело не в этом, – сказал просто успешный человек Леонид

Александрович. – Ну вот попадаешь ты в прошлое, раззудись плечо, размахнись рука, разбил ты горячий камень на горе, начал жизнь сначала. И что ты видишь? Ровно ничего – есть такой старый анекдот про то, как один человек умер и предстал перед Господом. Он понимает, что теперь можно все, и поэтому просит:

– Господи, – говорит он, – будь милостив, открой мне, в чем был смысл и суть моей жизни?

Тот вздыхает и говорит:

– Помнишь ли ты, как двадцать лет назад тебя отправили в командировку в Ижевск?

Человек помнит такое с трудом, но на всякий случай кивает.

– А помнишь, с кем ехал?

Тот с трудом вспоминает каких-то двоих в купе, с кем он пил, а потом отправился в вагон-ресторан.

– Очень хорошо, что ты помнишь, – говорит Господь и продолжает: – А помнишь ли ты, как к вам женщина за столик подсела?

Человек неуверенно кивает, и действительно ему кажется, что так оно и было. (А мне в этот момент стало казаться, что это все та же история про китайского монаха с ящиком для пожертвований и девушку, что я уже сегодня услышал. Просто это будет рассказано с другой стороны.)

– А помнишь, она соль попросила тебя передать…

– Ну и?

– Ну и вот!

Никто не засмеялся.

– Знаешь, это довольно страшная история, – заметил я.

– Я был в Ижевске, – перебил Сидоров. – Три раза. В вагоне-ресторане шесть раз был, значит. Точно кому-то соль передал.

– А я по делам в Ижевске был. Жил там год, – невпопад вмешался

Евсюков. – В Ижевске жизнь странна. За каждым забором куют оборону.

Так вот, на досуге я изучал удмуртов и их язык. Обнаружил в учебнике, что мурт – это человек. А уд-мурт – житель Удмуртии.

– Всяк мурт Бога славит. Всяко поколение. – Просто успешный человек

Леонид Александрович начал снова говорить о поколении, его слова отдалялись от меня, звучали тише, потому что я вспомнил, как однажды мне прислали пафосный текст. Этот текст сочился пафосом, он дымился им, как дымится неизвестная химическая аппаратура на концертах, которая производит пафосный дым для тех мальчиков, что не попадая в фонограмму.

Этот текст начинался так: “Удивительно, как мы дожили до нынешних времен! Мы ведь ездили без подушек безопасности и ремней, мы не запирали двери, и пили воду из-под крана, и воровали в колхозных садах яблоки”. Дальше мне рассказывали, как хорошо рисковать и как скучно и неинтересно новое поколение, привыкшее к кнопкам и правилам. Прочитав все это, я согласился.

Я согласился со всем этим, но такая картина мира была не полна, как наш новогодний, тоже вполне помпезный, обед не завершен без диггестива или кофе, как восхождение, участники которого проделали все необходимое, но не дошли до вершины десяток метров. Я бы дописал к этому тексту совсем немного: то, как потом мы узнали, что пьющие в сибирских городах воду из кранов и колонок стремительно лысеют и их печень велика безо всякого алкоголизма, что их детское небо не голубого, а оранжевого цвета, как молча дерутся ножами уличные банды в городах нашего детства и то, как живут наши сверстники, у которых нет ни мороженого, ни пирожного, а есть нескончаемая узбекская хлопковая страда, и после нескольких школьных лет организм загибается от пестицидов. Еще бы я дописал про то, как я работал с одним человеком моего поколения. Этот человек в дороге от одного немецкого города до другого рассказывал мне историю своего родного края. Во времена его давнего детства навалился на этот край тяжелый голод. И даже в утратившем свое название, а тогда знаменитом городе

Горьком стояли очереди за мукой. Рядом, в лесной Руси, на костромскую дорогу ложились мужики из окрестных деревень, чтобы остановился фургон с хлебом. Фургон останавливался, и тогда крестьяне, вывалившись из кустов и канав, связывали шофера и экспедитора, чтобы тех не судили слишком строго и вообще не судили.

А потом разносили хлеб по деревням.

Именно тогда одного мальчика бабушка заставляла ловить рыбу. То есть летом ему еще было нужно собирать грибы и ягоды, а вот зимой этому мальчику оставалось добывать из-подо льда рыбу. Рано утром он собирался и шел к своей лунке во льду. Он шел туда и вспоминал свой день рождения, когда ему исполнилось пять лет и когда он в последний раз наелся. С тех пор прошло много времени, мальчик подрос, отслужил в десантных войсках, получил медаль за Чернобыль, стал солидным деловым человеком и побывал в разных странах.

Каждая история требовала рассказа, каждая деталь ностальгического прошлого требовала описания – даже устройство троллейбусных касс, что были привинчены под надписью “Совесть – лучший контролер!”…

Как-то, напившись, он рассказал мне свое детство в помпезном купе, в которое охранники вряд ли бы пропустили молодую девушку. Мы везли ящики с не всегда добровольными пожертвованиями и оттого в вагон-ресторан не отлучались. Глаза у моего приятеля были добрые, хорошие такие глаза – начисто лишенные ностальгии.

Рыбную ловлю, кстати, он ненавидел.

И еще бы дописал немного к тому пафосному тексту: да, мы выжили, для разного другого. И для того в частности, чтобы Лехе отрезали голову.

Он служил в Гератском полку, и домой он вернулся в цинковой парадке.

Это была первая смерть в нашем классе.

Саша разбилась в горах. То есть не разбилась – на нее ушел по склону камень. Он попал ей точно в голову. Что интересно – я должен был идти тогда с ними, из года в год отправляясь с ними вверх, я пропустил то лето.

Боря Ивкин уехал в Америку – он уехал в Америку, и там его задавила машина. В Америке… Машина. Мы, конечно, знали, что у них там машин больше, чем тараканов на наших кухнях. Но чтобы так: собирать справки два года и – машина.

Миронова повесилась – я до сих пор поверить не могу, как она это сделала. Она весила килограмм под сто еще в десятом классе. Ее соседка по парте, что заходила к ее родителям, говорила, что люстра в ее комнате висит криво до сих пор, а старики тронулись. Они сделали из ее квартиры музей и одолевают редакции давно мертвых журналов ее пятью стихотворениями – просят напечатать. Мне верится все равно с трудом – как могла люстра выдержать центнер нашей