Борис Екимов - Предполагаем жить

Дверь отворилась, впуская седовласого доктора, чей мягкий баритон, казалось, заполнил комнату, не оставляя места звукам иным.

– Проснулся, молодой человек… Замечательно! Проснулся, и сразу у него вопросы: как дела в Ираке и каковы цены на нефть на лондонской то варно-сырьевой бирже… И еще про Фиджи… Как там прошел референдум? А нас должно сейчас интересовать одно: еда, крепкий сон, еда, крепкий сон… Еда… Еда… Еда… – повторял он настойчиво.

И сразу в комнате запахло едой: острый дух крепкого горячего куриного бульона и поджаристой корочки куриных же котлет. Это, негромко позвякивая, вкатилась тележка с накрытыми судками.

– Еда… еда… – мягко, но настойчиво повторил доктор. – Еда и со-он, – протяжно пел он.

И молодой человек, мгновенно и напрочь забыв вчерашнее и сегодняшнее, почуял животный и, казалось, неутолимый голод.

Серебристый поднос, на нем – фарфоровая чаша с желтым бульоном в золотистых блестках, хрупкие гренки; и сочные котлетки: розовая корочка и белая брызжущая пахучая мякоть.

Быстро пришла сытость, а с ней усталость, липкий пот и сон. Но он успел услышать голос доктора, услышать, поверить, и душа пропела счастливое: "Это была молния. Удар молнии. А все остальное – бред…" Пропела душа, успокоилась, погружаясь в долгий молодой целительный сон, которому не мешали обычные хлопоты: температура, давление, уколы, влажные теплые салфетки, врачующие исхудавшее тело.

– Вот и все, – теперь уже тихо, для матери, сказал доктор. – Еда и сон. И больше ничего. Сегодня проснется, его поднимут и прогуляют. А завтра сам поднимется. И будет в парке гулять. Еда, сон, прогулки.

Через неделю можно уехать. Поезжайте, с богом, подальше, подальше…

И все успокоится, и все забудется… – Мягкий, но настойчивый голос доктора молодой человек слышал сквозь сон, и верила душа: все забудется…

И материнское сердце верило: все успокоится. И как было не верить, когда, после стольких страданий, снова рядом, вот он – дорогой ее сын, такой молодой, такой красивый. Ему жить и жить. Конечно же, все забудется…

Все и впрямь получалось, как добрый доктор внушал: еда, сон, прогулки… Сначала в четырех стенах, потом – на воле.

Невеликая, в три этажа, больница, построенная во времена прошлые для областного начальства, уютная эта больничка размещалась в парке, среди старых лип, тополей да вязов, и от мира внешнего, городского укрывалась, словно стеной крепостной, высоким глухим забором, сложенным из камня песчаника.

Неделя пролетела быстро. На раннюю утреннюю прогулку, видимо последнюю в житии больничном, отправился Илья не один, а с человеком знакомым – по дому сосед: седовласый, роста немалого, тучноватый, всегда приветливый.

Он объявился здесь день ли, два назад. Признал Илью, но, слава богу, ни о чем не расспрашивал. Разговорились с ним неожиданно – и вовсе не о бедах да хворях – возле большого книжного шкафа, который стоял в больничном холле, а возле него – столик да кресла. В просторном шкафу книг было много. Все более детективные и "дамские" романы, которые нынче недорого покупают и, прочитав, оставляют без сожаленья.

Здесь, возле книжного шкафа, а потом прогуливаясь в просторном, светлом, зеленью украшенном холле, и случился разговор, а точнее, рассказ занятный.

Илья копался в книгах. Сосед спросил:

– Пушкина здесь нет? Илья ответил с улыбкой:

– Вряд ли. Детективы в основном и любовь.

– Надо бы Пушкина… Да, да… Именно Пушкина. – Он даже пальцем погрозил: – Великий поэт. А мы его не читаем. Всякие там трень-брень. Пушкина надо читать и понимать его! – возвысил он голос. – Я и сам, признаться, дурак. В школе когда-то учили. "Буря мглою небо кроет…" А потом… – махнул он рукой. – Все забыл. Но случай помог. Вот послушай…

Он взял Илью под локоть, и они пошли потихоньку.

– Младшая внучка у меня – школьница. Она больше у нас живет. Ро дителям некогда, вот бабка с ней и кохается: уроки и прочее. И вот как-то раз, осенью дело было… Помню, ненастный день, темный какой-то. И по работе был тяжелый, сплошная ругня. Я домой приехал, жене говорю: чу ток отдохну, что-то устал. Ушел в свою комнату, лег и лежу в темноте, ни свет, ни телевизор не включаю. А они в другой комнате, жена и внучка. Слышу, что внучка учит какой-то стишок.

Голосок у нее милый, детский, что-то повторяет и повторяет снова и снова. Я прислушался, слова стал различать. А эти слова: "Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…" Господи, да конечно же просит, еще как просит. Именно покоя. "Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия…" – как-то вроде жалоб но внучка говорит.

Меня даже обожгло: как все точно, правдиво. Я встал и потихоньку дверь приоткрыл, стою слушаю. А внучка повторяет снова и снова:

"Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…" Голосок у нее неж ный. Словно она именно мне говорит, своему деду, старому дураку, внуша ет: "…предполагаем жить, и глядь – как раз умрем". Это ведь правда голи- мая: все "предполагаем" да "располагаем", а потом хлоп

– и нету.

Как я в те минуты ясно все понимал, отчетливо: какой я дурак! Вот сегодня – суббота, а я на работе весь день проторчал, ругался, скандалил. Целый день. "Каждый час уносит частичку бытия…" Ведь я мог с дорогими людьми этот день провести: с внучкой, с женой.

Поехали бы за город, в лес, побродили. Внучка так любит лес, осень, листья красивые. А я на нее люблю глядеть, слушать ее. Или можно поехать к маме. Мама, слава богу, живая. Старенькая… Тоже – дитё малое в девяносто лет. Скоро уйдет. Буду плакать, жалеть. А ведь мог день возле нее провести. Но вместо этого на работе собачился. И до того дособачился, что даже на своих родненьких глядеть не хочу.

Забился в свою конуру. Будто они в чем-то виноваты. А ведь они у меня – главная радость в жизни, именно они: жена, сын, дочь, внуки, мама. А вот выходит, что прячусь от них. Слава богу, дожился. И уже мне стало казаться, что это они специально устроили, внучка с женой, внушают мне: "На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля. Давно, усталый раб, замыслил я побег…"

Жена-то ведь знает, как мне непросто работается. Она сто раз говорила: "Бросай все, проживем!" Думаю, неужели она специально для меня весь этот спектакль разыграла?

Вышел я к ним. Они говорят: "Разбудили?.." – "Разбудили, – отвечаю.

– Спасибо", – и прочитал наизусть все стихотворение. Читаю, а сам чуть не плачу. Внучка в ладоши хлопает: "Дед! Какой ты молодец!" А жена глядит и лишь головой качает.

Я потом проверил, в дневник заглянул: все верно, задавали учить наизусть этот стих.

Такой вот случай. И я с той поры Пушкина так полюбил… У нас его десять томов, красные такие, подписка, собрание сочинений. И я их читаю, перечитываю. И тебе советую, дружок.