Борис Екимов - Предполагаем жить

На том разговор закончился. А нынешним утром, в больничном холле, у выхода, седовласый пожилой сосед снова признал Илью, заторопил его:

– Пошли, пошли… На свете счастья нет, но есть покой и воля! Вот мы и пойдем на волю. Прогуляемся.

На воле, в парке, было по-утреннему свежо. Ночью прошел дождь, и пахло горьковатой, влажной листвой и корой.

– Пошли-пошли… А то прицепится какой-нибудь. Про геморрой нач нет рассуждать. А наше дело молодое… – хохотнул спутник, поворачивая вглубь неухоженного парка, где лиственные высокие кроны смыкались над потресканной асфальтовой дорожкой, лишь кое-где желтыми пятнами да золотистыми лучами пропуская солнечный свет.

Утренние птичьи песни были негромки: пересвист да журчанье синичек, славок, пестрых зябликов, постаныванье горлиц да победительный клик ястребка-хозяина где-то высоко, в маковках деревьев.

Зато мобильный телефон спутника Ильи то и дело взрывался музыкой звучной.

– Слушаю… Нормально, гуляем… Помню, конечно помню. Доча, моя милая, не суетись, за минуту такие дела не делаются. Там ведь еще и земля. И немалая: две тысячи гектаров. Это вам не шесть соток. Пойми сама и объ ясни своему милому. Но все это в работе, и подталкивать никого не надо. Тем более меня. Не суетись, не дергайся. И меня не дергай. Все будет сделано! Когда, когда… Обещали быстро. И я выйду быстро, если вы меня дергать не будете. На меня же машинку повесили.

Прибор этот, суточный контроль сердца. Скоро выйду, приезжать не надо. Целую тебя и Мишаню.

И снова утреннюю тишину взрывала телефонная музыка.

– Живой. Обещают. Ни в коем случае! Мы никому ничего не должны, все перечисляем в срок. Такого заказчика, как мы, надо поискать. И пусть не мудрят. Скажи, вот выйду, прижму враз. Нам суды не нужны. Щетинку вкрутить сами сможем. Научились.

И через шаг-другой снова:

– Живой, живой… Не дождешься. Ну и что? Никаких сплетен. У нас на руках полная статистика. Такой ни у кого нет. Я не держу камня за па зухой, тем более для тебя. Мы в одной упряжке и, слава богу, друг друга знаем. Но у меня такая работа. Результаты всем рассылаю ежемесячно для информации. И тебе тоже. Но ведь никто не читает. Ты поройся, поищи в бумагах. Все есть у тебя на столе, под носом. А к нам какие претензии?! Делаю свое дело! С меня тоже спрос. И немалый.

Недаром сюда попал.

Илья речи спутника своего поневоле слышал, но внимал иному: сочной зелени деревьев, пенью птиц, утренней свежей прохладе. Он шел и шел и вдруг встал, под ноги указав:

– Глядите.

Влажная дорожка была причудливо изукрашена земляными червями-выползками; они покрывали асфальт шевелящейся багряной ли, рдяной сетью, живым узором. Ступить было некуда.

– Вот это да… – выдохнул изумленный спутник Ильи. – Это после дождя. Сейчас бы набрать да на рыбалку, – поглядел он на Илью помоло девшими сияющими глазами.

Снова запела телефонная музыка; но он отключил ее и подвесил аппарат на ветку дерева. А потом присел, разглядывая червей.

– Хороши, хороши… Ох, на сазаника бы их, пучком… Такого бы взя ли сазаника, настоящего, нашенского… – И обратился к Илье: – Рыба лить любишь? Молодец. Выберемся отсюда и поедем с тобой. Только вдво ем. У меня дом прямо на Дону. Не дом, а дворец. Увидишь. Да еще два гостевых флигеля, да баня с парнушкой. Лодки. И катер с каютой и кух ней. Куда хочешь плыви. Там Васька у меня сторожует со своей

Марусей. Васька – плут и пьяница, но… Рыбак! Он через воду все видит, до самого дна. Мы на Крестовку поедем, на Бурунистое… Там такие места… Васька – молодец! Маруся его держит. Она – хозяйка.

Две коровы. Не молочко, а мед. А каймачок… – причмокивал он, щуря глаза, откровенно, по-мальчи шески хвастаясь. – А ирян, а сметанка… Томленая. Маруся все умеет. А Васька – по рыбе король.

Уху варить – только сам. Никого не подпустит. Жарит тоже сам.

Плотву, с икорочкой. Верещагу из рахманок… Нутрячок: печенки там всякие, на сковороде… Рыбцы горячего копчения. Только на ольховых опилках! Только на них. Поедем, всего отведаешь…

Седовласый немолодой спутник Ильи словно полжизни сбросил: разгладилось в тихой улыбке лицо и светили глаза.

– Никого не возьмем – ни друзей, ни баб. Никто не нужен. Зорьку другую отсидим. На зорьке так славно: над водой – туманец, солнышко ти хое. А вечером – у костерика. У костерика славно: возле воды, на песочке…

Продолжили было путь с осторожностью. Но, словно напоминая о себе, на ветке дерева запел оставленный телефон. Пришлось вернуться, выслушать и ответить:

– Не паникуй. Никого мы не боимся. У них, конечно, руки загребущие, сила есть, но и мы кое-чего соображаем. Подъеду. Решим. Да, сегодня.

Спутник Ильи заметно стухнул после азартного мальчишеского оживленья.

– Вот и порыбаль. Подохнуть не дадут, не то что порыбалить. Дом есть, и катер есть, и Васька всегда на месте… – пожаловался он. -

Все у нас есть, – произнес он со вздохом. – Все у нас есть! – еще раз подтвердил он и выразительно закончил: – У нас ума нет.

И через короткое время продолжил:

– Вот послушай. Жил да был такой человек – Иван Корнеевич Буди- лин.

Господи, упокой, земля ему пухом, три года назад его схоронили.

Толковый мужик, хороший руководитель. Но это я потом узнал. Я приехал в Усть-Хопер первым секретарем райкома. По тогдашнему времени – главным начальником в районе. Там мы и познакомились.

Хутор Красно- Полянский – на берегу Дона, место золотое. Лесистое займище. Старые дубравы, сосняки, луга заливные. На Троицу зацветет

– рай земной. Не даром Красные Поляны зовутся. Рыбное место. И дичи много. А уж ягод, грибов… Хуторок небольшой. К нему не враз и пробьешься. Даже летом. Песками отрезан. "Нива", "УАЗ" – иначе не проедешь. А зимой – снеж ные переметы. Вот люди и разбегаются.

Жил в Красных Полянах Иван Корнеевич Будилин. Это его присловье: "У нас все есть, у нас ума нет". Я к нему любил ездить. Да и не только я. Он прежде здесь, в городе, управляющим трестом работал. Его ценили. И вдруг уходит. Пенсионный срок подошел. Он сказал: "Детей вырастил, родине послужил. Надо чуток самому пожить". Других не спихнешь, за кресло уцепятся руками-ногами. А его даже уговаривали.

Он – мужик крепкий и деловой. Но он сказал как отрезал: "Не хочу.

Наработался". Уехал из города, поселился в Красных Полянах. Там у него был домик. Невеликий. Не то что нынешние дворцы по три этажа.

Нормальный дом, невеликий, но сделано по-умному: электрическое отопление, котелок, вода. Баньку поставил. И стал жить. У него две дочери, обе замужем, определенные. Одна – врач, другая – учитель.

Они – в городе. Жена сначала помыкалась туда-сюда. А потом сказала:

"Нет. Не могу. Буду в городе". Иван Корнеевич жил один. Нанимал, ему стирали, прибирали. Да он и сам рукастый. И так вот он прожил безвыездно на Красных Полянах двадцать три года. Ты понял? Двадцать три. Я когда в Усть-Хопре работал, каждый месяц к нему наезжал, с ночевкой. У него всегда аккуратно, чистенько, он – спокойный мужик.