Владимир Кантор - Соседи

– Ну что ж, ты неплохо выглядишь. Мне есть чем похвастаться, усмехнулся Павел, испытывая невольный приступ самодовольства при взгляде на стройную юную девушку, в него влюбленную и принадлежавшую ему. Но тут же спохватился, добавив: – Ты моя радость! Не беспокойся. Там вовсе не ожидается “моих прежних женщин”.

– Нет, нет, я не пойду.- Она остановилась, опустив голову и носком туфли выдалбливая ямочку в песке рядом с асфальтом.

Молодые мужики около полуразобранных “Жигулей”, живо обсуждавшие свои автомобильные проблемы, замолчали и с тяжелым любопытством уставились на препиравшуюся парочку. Две старушки, сидевшие на скамейке с вязаньем, тоже смотрели с интересом. Даша обняла

Павла за талию и потянула прочь от Лёниного подъезда в сторону гармошки и разудалых простонародных вскриков и песенок. Павел послушно пошел следом за ней. Местные обитатели провожали их глазами, не двигаясь, однако, с места.

За следующим домом на вытоптанной лужайке собрался давно спаянный и спевшийся многочисленный круг пожилых мужчин и женщин

– жителей этого “жилого массива”, соседей. В середине круга кто-то пел и плясал. Играла гармошка. На Дашу и Павла внимания не обращали и голов не поворачивали – были увлечены своим весельем. Зрелище напомнило Галахову воскресные гулянья из

“раньшего времени”, из его детства, только что нет массовика-затейника, буфета, где крашеные бабы в белых халатах торговали жигулевским пивом и засохшими бутербродами с застарелой колбасойи сухим сыром, нет также и аттракционов и детского оживления и визга. Детям такие гулянья были в особенную радость, ибо, помимо интереса, казалось, что приобщаются к таинственной жизни взрослых. А бутерброды с сухим сыром и лимонад становились настоящим пиршеством. Но в этом круге пожилых, между пятьюдесятью и шестьюдесятью, хоть и пилось пиво и некоторые весьма даже раскраснелись, все же не было молодого разгула и детской радости, не походило это и на деловитую мужскую попойку, однако не было еще и старческого воспоминательного брюзжанья… Было то, что было: компания пожилых мужчин и женщин, которые разгоняют усталую кровь.

Даша протиснулась в первый ряд круга, Павел – за ней. На поставленном стоймя пластмассовом ящике сидел гармонист в меховой безрукавке, склонив правое ухо к инструменту. Вместо левого уха багровел огромный ужасающий шрам – казалось даже, что с этого бока в черепе есть какая-то выемка. Распаренная, уже мокрая от пота коренастенькая баба на коротких толстых ногах, притопывая и помахивая платочком, кружилась на одном месте, а невысокий рябой мужичонка в майке-сеточке ходил кругом нее, пронзительным и придурковатым голосом выкрикивая частушки.

Каждая частушка сопровождалась смехом толпы.

– Пойдем, уже время, пора, нас ждут,- каждые несколько минут шептал Павел, но Даша только передергивала плечами. И упрямо смотрела и слушала.

Мужичок перевел дух, женщина вытерла ему платком потный лоб, промокнула себе шею и ложбинку между грудями, а затем они встали друг против друга и принялись петь по очереди.

Женщина, обращаясь к рябому, пела игриво:

– Вспомни, милый, как дружили!

Поврозь спали – дети были!

Рябой пел не в лад партнерше, обращаясь не к ней, а к толпе:

– Меня девка заразила,

А ей всего семнадцать лет.

А жена моя сказала:

“У ей на это права нет!”

Все снова засмеялись. Даша вдруг покраснела и возмущенно фыркнула. А Галахов воспользовался случаем и потащил ее за руку из толпы. Она, не сопротивляясь, шла за ним. Опять они миновали все тех же обитателей Лёниного двора, нырнули в подъезд, вызвали лифт, и Павел нажал кнопку седьмого этажа. Их повлекло вверх, подальше от жизни городской окраины. Даша задумчиво смотрела на своего спутника. Она жила на Тверской, за магазином “Подарки”.

Пару раз он был в ее громоздкой четырехкомнатной квартире, где она жила с мамой и бабушкой. Жилье получил еще ее отец, очень крупный врач, умерший пару лет назад. Павел погладил Дашу по плечу, успокаивая ее и себя:

– Занесло, однако, Лёню в райончик! Мои Медведки тоже, конечно, будь здоров! Я раньше думал, что принцип смешения интеллигенции с варварами и хулиганами – сталинское изобретение, что дворяне были все-таки отделены и защищены. Но нет. Они жили в своих поместьях посреди моря народного, и в любой момент им могли пустить красного петуха. А потом пришли большевики… Сдухом, духовностью они поначалу ничего не могли поделать, но тело оказалось как бы оголенным и беззащитным. И большевики подвергли унижению и мучениям человеческое тело, которое есть сосуд духа.

Мучением тела добивались от людей предательства духа. А стало быть, ввергли мир снова в варварское, доцивилизационное состояние. Ты знаешь, когда я вижу большинство наших людей, я понимаю, что для них тело не сосуд и хранилище духа, а вместилище пищи и дерьма. Ну, ты извини, я разболтался…

Даша взяла его ладонь, сжала ее, привстала на цыпочки, потерлась лбом о его висок и поцеловала в щеку.

– Ты ужасно умный,- шепнула она.

С того самого курса лекций, который он прочитал на втором курсе филфака, эта девочка так и прилипла к нему, сказав, что всю свою жизнь (а было ей девятнадцать) мечтала быть подругой умного и творческого человека. И вот она его нашла, ей повезло, и ничего другого она искать не собирается.

Двери лифта открылись, они вышли. И сразу же, повернув налево, уткнулись в дверь с непрозрачным стеклом, номерами квартир на металлических полосках и четырьмя звонками. Павел протянул руку к одному из них, собираясь надавить кнопку.

– Сюда,- сказал он.- У Лёни квартира своя, зато коридор общий.

– Обожди минутку.- Даша раскрыла сумочку, вытащила пудреницу, открыла ее, посмотрела в маленькое зеркальце на свои подсиненные глаза и накрашенные губы (она была еще так молода и хороша, что никакой макияж ее не портил), провела пуховкой по лицу, потерла пальцем губы, проверяя, как лежит помада, затем сложила и сунула пудреницу на прежнее место в сумочку, улыбнулась виновато: -

Теперь звони.

После глухо прозвучавшего звонка в глубине коммунального коридора послышались шум открываемой двери, возбужденные голоса, звуки музыки, щелкнул замок, и коммунальная дверь тоже отворилась. На пороге стоял хозяин, высокий (выше Павла), плечистый, смуглый, с кудрями до плеч, в ярко-оранжевой майке, облегавшей его крепкий торс. Увидев Дашу, он отступил, прижал руку к груди и закатил глаза:

– У-у, какая девушка! Извините за майку, но жара, и у нас по-домашнему. Наконец-то вы пришли. Мы уж заждались. Так что не обессудьте – без вас начали.

– Познакомься, старик, это Даша. Даша, это Лёня, мой старый друг, друг детства, рожденный в год Быка, живущий ныне, как и все мы, в год Быка, но в отличие от многих сам здоровый, как бык,- невольно заговорил Галахов привычным полуерническим тоном.- И вот тебе, друг мой, мой скромный подарок – серебряный бык на серебряной цепочке.- Он протянул Лёне заранее приготовленный маленький пакетик с подарком, перевязанный на европейский манер разноцветными вьющимися тесемочками.