Игорь Клех - Хроники 1999-го года

– все бытовые неудобства воспринимаются здесь как само собой разумеющиеся и простительные. Выкурить сигарету на крыльце или в шезлонге – удовольствие, поваляться в гамаке на подушках с книжкой – счастье, водочки треснуть в обед и почаевничать вечером – наслаждение. А еще сходить разок искупаться на тухлую Клязьму или канал имени Москвы и вымокнуть до нитки под ливнем. После чего вернуться в город на электричке – и почувствовать себя дома. Живут же люди! В Москве – на десять лет дольше, чем в среднем по стране.

Проклятое фантомное ощущение счастья.

Нашей соседкой в Ясеневе была рослая престарелая Анна Ивановна, родом из Шатуры, где горели торфяные болота. Вот уж у кого «счастья» было немерено – по сравнению с ней мы выглядели просто родившимися в рубашке любимцами судьбы. Замужем побыла недели две, муж погиб еще в финскую, дочь умерла в тридцатилетнем возрасте, сама – всю жизнь на торфоразработках, на московских ткацких фабриках, в метро у эскалатора. Похоронила пятерых мужиков, с которыми жила, все были старше нее. К предпоследнему переехала в Чехов – так он умер наутро, и только последний, совсем уже дряхлый, получил эту однокомнатную квартиру и оставил ей. На свете из родных у нее оставалась племянница-медсестра в Мытищах, навещающая тетку раз в месяц. Был еще один приходящий мастер на все руки, – тихий, семейный и малопьющий, – да позабыл к ней дорогу. Дома из живого только тараканы и радиоточка, телевизор смотреть не может из-за зрения, с балкона на одиннадцатом этаже тоже немного увидишь, к чтению привычки нет, гулять опухшие ноги не позволяют, соседи все нелюдимые и недружелюбные. По-людски относился к ней хозяин нашей квартиры, так уехал за границу навсегда, покойный Изя всякий раз заходил ее проведать – тоже его не стало. Так что, как бы по наследству, мы с женой приглашали ее несколько раз в году на праздничный обед – и часа, проведенного за столом с людьми, старухе доставало для переживаний на целую неделю. Она по-русски любила пожаловаться на свою жизнь, хотя, в принципе, была достаточно расчетливой и предприимчивой особой. Вынудила нас переклеить ей отставшие обои и попыталась расплатиться, пользовалась какими-то ветеранскими льготами, на рынок в Теплый Стан ездила с сумкой на колесиках, где собирала с участливых торговок бесплатную дань, могла даже накопить денег и купить новый большой холодильник. Но от нее исходила такая эманация несчастья как «вещи в себе», что ты поневоле подбирался и становился сильнее, а собственные неурядицы и недомогания уменьшались до размера микробов. Она превосходно мочила яблоки и делала тесто для пирожков – без молока, с большим количеством растительного масла, чтобы не скоро черствели. Квартира всегда была прибрана, шкодливых тараканчиков на своем кухонном столе она давила пальцами. Офеням тамбурную дверь на этаже открывала только она – для нее это были драгоценные минуты общения и самоутверждения в качестве хозяйки. От заточения в своих четырех стенах она понемногу сходила с ума. Ей казалось, что кто-то к ней стал забираться по ночам через балкон и воровать овощи на кухне. Она уговорила меня поставить ей дополнительную защелку на дверь, потому что этот кто-то подобрал ключи, когда она догадалась закрывать на ночь окна и форточки. Потом захотела еще одну щеколду, побольше, и мне пришлось позвонить ее племяннице – двужильной и бесконечно усталой русской бабе, матери двух беспутных сыновей, одному из которых должна была достаться, в конце концов, эта квартира. Впрочем, племянница признавалась, что рассчитывает теткину квартиру продать и жить на вырученные деньги, поскольку привыкла к своим Мытищам. Анна Ивановна регулярно посещала церковь и часто говорила, что на этом свете ее ничто не держит:

– Ты пойми, все мои давно на том свете. Мне надо к ним.

Была в ее словах какая-то суровая простота. Хотя ни иконок, ни крестов, ни прочих предметов культа в ее жилище не было и следа – одни подретушированные фотографии покойных мужа и дочери.

Мне довелось после возвращения с дачи провести в ее квартире несколько томительных часов. Утром я выкидывал мусор налегке, и сквозняком захлопнуло дверь – ни ключей, ни денег, ни сигарет, и жена только едет на работу в метро. Хорошо, Анна Ивановна не вышла никуда за покупками и оказалось где переждать и откуда позвонить.

Многонедельная жара наконец пошла на спад. У старого приятеля и моего ровесника родился во втором браке сын – лысый блондин. Другой мой приятель, постарше, неожиданно развелся и позвал отметить это событие, заодно со своим пятидесятилетием, в снятой им пустой новостройке на улице Наметкина. Мы сидели на свежераспиленных досках за импровизированным столом, обмахивались китайскими веерами, выпивали и закусывали, хозяйничала новая кандидатка в жены приятеля.

Лето было в зените, только вот число 13-е – «иды». В гостях мешали веселиться скорбные мысли о ребенке, как единственном для нас с женой способе пустить здесь корни – чтобы не превратиться в пару милых и печальных старичков, словно та выродившаяся сирень, у которой на запах уже не достает сил. И еще беспокоили мрачные мысли: где раздобыть 10-20 тысяч долларов, чтобы купить жилье?

А наутро стало известно, что мне предоставлено российское гражданство указом президента – сестре жены во Львове позвонили из консульства и просили передать, чтобы я явился за справкой. Первый шаг к легализации и натурализации длиной в девять с лишним месяцев – достаточный срок для появления на свет нового гражданина. Пора было собираться в дорогу туда, чтобы иметь возможность действовать дальше здесь, поскольку было ясно как день, что положение нелегалов и гастарбайтеров будет только осложняться. Никем, кроме русского, я себя никогда не чувствовал, и следовало подтвердить это каким-то набором действий.

Опять Галиция. Август

Императорские месяцы июль и август заменили нам языческие липень и серпень. В этом августовском серпне 13 числа, преследующего меня с самого дня рождения, мои родители скромно отметили «золотую» свадьбу. А сентябрьский вересень мать уже не пережила, в начале жовтня ее похоронили на Чуколовке. Последние годы в сердцах она часто поминала этот местный синоним смерти. Пронзительнее ненавистной Цветаевой об этом никто не сказал: любите меня хотя бы за то, что я умру.

Перед отъездом мне пришлось развить бурную деятельность, чтобы добыть денег на поездку и расходы. Ко всему, позвонил сын хозяина квартиры сообщить, что тот собирается приехать в середине августа и рассчитывает, что мы оставим для него плату за четыре месяца, а лучше за полгода, потому что ему необходимо отправить младшего сына учиться в Америку. На телеканале «Культура» меня кормили обещаниями и поблагодарили за звонок, в «Гео» надо было дожидаться выхода сентябрьского номера, половина уже вышедших изданий по разным причинам тянула с выплатой гонорара. Неожиданно подвернулся странный заказ от Славы Курицына на очерк о нашем спальном районе для путеводителя «Неофициальная Москва». Как оказалось, едва возникшая