Петр Ореховский - Бутылка, законченная питьем ( Рассказы )

Предисловие Евгения Попова

Сочинения Петра Ореховского крайне заинтересовали меня.

Во-первых, тем, что он в пределах краткого пространства своей прозы описывает жизнь мне, пятидесятисемилетнему писателю-читателю, совершенно неизвестную. Его персонажи – это тот самый m i d d l e c l a s s, о необходимости которого твердили антибольшевики с самого начала конца перестройки, случившегося после путча-91, когда наша страна погрузилась в бурные воды дикого капитализма и куда-то поплыла, как корабль в известном фильме Федерико Феллини.

Это те лица, кривые отражения которых мы видим в тошнотворной телевизионной рекламе пылесосов, прокладок, стиральных порошков и путешествий в туристическую Забугорию. Олигархи районного значения, крупные чиновники мелкого масштаба, дилеры, менеджеры, фирмачи, чуток разбогатевшие изобретатели, политтехнологи, пиарщики, упакованные журналисты, владельцы джипов “Паджеро”, профессиональные содержанки и проститутки, банкиры и депутаты.

Все они забыли или никогда не знали, что у нас когда-то был социализм и на мавзолее, возвышаясь над упрятанным в гранит трупом

Ленина, по праздникам торчали Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов и другие “товарищи”. Забыли, да и слава Богу. Ведь “дорогих россиян” на их новом тернистом пути снова ждут “замысловатые сюжеты”, как когда-то пелось в знаменитой песне Александры Пахмутовой про

“надежду”, которая “мой компас земной”.

Во-вторых, тем, что он ОПИСЫВАЕТ, а не конструирует этот мир, чем, собственно, и должен заниматься настоящий писатель, даже если он

Эдуард Лимонов и уже сидит в тюрьме. Лично мне надоели модели мира, воспроизведенные на бумаге горячечным или извращенным сознанием, а также произведения странных личностей, которые творят свое непонятное согласно пословице “дурак-дурак, а мыла не ест”, перманентно ерничая, подмигивая и ухмыляясь. Читая Ореховского, я наконец-то могу узнать, к а к и м е н н о живут люди этого класса, как вообще живут люди. Что кушают, зачем ходят на дискотеку, отчего плачут и смеются, почему пьют, принимают наркотики, посягают на самоубийство, сходят с ума, есть ли в их жизни любовь, дети, Бог.

В-третьих, Петр Ореховский умеет ставить слова, держать читателя в напряжении, сообщать интересные вещи, задавать вопросы и отвечать на них. То есть обладает тем необходимым писательским ремеслом, которое вкупе с талантом и чутьем заставляет меня говорить о нем как о н о в о м п и с а т е л е.

Но, разумеется, не в том смысле, что он своим творчеством в очередной раз сбрасывает предшественников с “парохода современности”. Он вежливо, но уверенно входит в литературу, “никого не браня, не виня”, пытаясь что-то создать, а не разрушить.

Продолжая тем самым многократно осмеянные традиции классической русской литературы, на которой паразитировала советская, антисоветская и большая часть постсоветской литературы.

Ведь любовь, дети, Бог – это все было, есть и будет всегда, о чем многие только-только начинают догадываться, ошалев от выкрутасов новой эпохи, насмотревшись упомянутой телерекламы, наслушавшись анекдотов о “шестисотом “Мерседесе”, начитавшись текстов, в которых чернуха, гной и кровь прут, как нечистоты из дачного сортира в летнюю ночь, а конец света уже состоялся. Про мусорную литературу под глянцевыми обложками, которая пишется для пропитания, я вообще не говорю, не хочу говорить. Я не знаю, станет ли популярным писателем Петр Ореховский, не знаю, какова будет его писательская судьба. Для меня достаточно того непреложного факта, что он, в отличие от многих “начинающих”, – настоящий писатель, а не его чучело.

Евгений ПОПОВ

Петров сидел и злился. Он злился на все: на то, что сидит в жаркой комнате без кондиционера, на то, что он работает, а другие могут позволить себе отпуск, на то, что Россия проиграла “холодную войну” и он, Петров, среди побежденных, а не среди эмигрировавших победителей. Прихлебывая остывший кофе, он размышлял о том, что толстеет, и отказ от обеда в пользу кофе, как показывают весы, все равно не приносит ему пользы. Ничего не поделаешь – возраст. “Не жрешь, так с голода пухнешь”, – констатировал он равномерно гудящему вентилятору. Вентилятор в ответ отрицательно покрутил головой, двигаясь туда-сюда вокруг своей оси. Но Петров этого не заметил.

Скоро должны были приехать москвичи, жадные, наглые столичные жители. Как и большинство жителей России, Петров не переваривал

Москву и москвичей, но был вынужден примириться с их существованием в собственной жизни.

Может быть, такое отношение к главному городу государства и столичным жителям наблюдается и в других странах, но Петрову от этого было не легче. Россия сейчас напоминала ему Африку – и своей жарой, и своей Москвой. В большинстве нищих африканских стран жители стремятся поселиться в единственной сравнительно богатой точке страны – столице. Доходы москвичей и всех остальных различались в десяток – другой раз. Бывшие приятели Петрова (из тех, кто не эмигрировал за рубеж) в большинстве своем перебрались в Москву и теперь уже и не звонили ему. И витало в воздухе, разгоняемое вентилятором, такое ощущение, что в столице стремятся жить все.

Петров, пытаясь быть объективным, иногда рассуждал так: в Москве собственно-то москвичей, которые имели хотя бы московских дедушек и бабушек, найти невозможно. Поэтому приезжих, которые когда-то были нормальными людьми, портило это проклятое место. Ведь все приезжие когда-то точно так же не переносили Москву и москвичей, как и он,

Петров. Поскольку они там теперь постоянно живут и стали москвичами, это явное расщепление сознания, шизофрения. Это, в общем, объясняло ему, как в советские времена москвичи могли слопать всю колбасу и как во времена нынешние они же ухитрились собрать к себе в первопрестольную решительно все имеющиеся в пределах России деньги.

Наглость и жадность – вот в чем дело, думалось Петрову.

Вообще-то главный из приезжавших москвичей был крымским татарином.

Петров долгое время полагал, что он родом из Крыма, слабо ориентируясь в делах давно минувших дней, хотя, после того как в

России начались чеченские войны, он все узнал про депортированные народы. Приезжающий сегодня крымский татарин Георгий однажды, напившись, рассказал Петрову, что маму его с семьей выселили из

Евпатории в Казахстан. И когда он как-то приехал из Москвы отдыхать с семьей в Евпаторию, он нашел то место, где когда-то стоял дом его матери. “Представляешь, – сказал он Петрову, – там теперь стоят мусорные баки”. Петров был тогда не так зол, как сейчас, и посочувствовал загрустившему пьяному крымско-московскому татарину.