Валерий Попов - Чернильный ангел повесть

– Там он! – показал Хасан в сторону гаража.

Я – там?

Отпихнув меня с дороги (как непочтительно), Хасан двинулся к гаражу. Гаражная дверь со скрипом отъехала… и гости вслед за

Хасаном вошли в гараж. Криков, радостных приветствий почему-то оттуда не послышалось. Что они там делают? Странная тишина.

Решили посоветоваться с Очей, как меня извести? Так почему же молчат?.. Что ты за них волнуешься? Волнуйся за себя. С женщинами и стариками они вроде бы не воюют. Хасан назвал меня местным алкашом… Может быть, я им и являюсь? Крики, которые понеслись наконец из гаража, криками счастья не назовешь – скорей криками ненависти. Тренируются? Странно. Раньше надо было тренироваться!

И тут я увидел чудо. Третье Тело, как всегда возвышающееся на помосте (сейчас, в частности, озаряясь вспышками – корреспонденты наехали!), вдруг шевельнулось и сошло с пьедестала. Корреспонденты удивленно загалдели. Считали, что он застыл навсегда? Он двигался медленно, величественно, напоминая мухинскую скульптуру Рабочего, на время покинувшего Колхозницу, только что скрестившую с его молотом свой серп. Он подошел к нашей калитке:

– Эй, земляк! Помощь не нужна?

Я вдруг почувствовал в горле слезы. Не пропадем! Точно не пропадем, если аж Третье Тело России сходит с пьедестала и поспешает на помощь!

Слеза, прожигая едкую дорожку, выкатилась из глаза. Я не смог даже ему ответить. Он откинул калитку и вошел.

Я смотрел, как по переулку вниз ковыляет (в домашних шлепанцах, что ли?) Савва, с трудом удерживая за ошейник Анчара. Шлепанцы все время соскакивали, он как-то успевал их цеплять пальцами в пыли, но не останавливался. Он распахнул калитку, пропустил

Анчара, но ошейник не отпускал.

– Ну что, политрук? По твою душу приехали?!

Я лишь глубоко вздохнул, пытаясь удержать слезу на краю другого глаза.

На каждого из них – по глазу. Глаз да глаз! И оба плачут.

Слеза перекатилась через край глаза и побежала вниз – расплакался второй глаз. Слеза затекла мне в рот. Какая горячая!

Не замечал раньше такого градуса в своем теле.

– Проблемы? – возвышаясь передо мной, спросило Тело.

– Вроде… не у меня! – пробормотал я, кивая на гараж. По звукам, доносящимся оттуда, можно было подумать, что там репетируют убийство.

Савва, держа ошейник Анчара в левой руке, правой сдвинул нас

(даже Тело шелохнулось) и, подбежав, распахнул дверь гаража. Во тьме сияли ножи. Седой и изможденный обернулся и, увидев Анчара, вставшего вертикально, весело улыбнулся. Потом вопросительно глянул на Хасана: дальше что? Неужто крошка Хасан у них главный?

Савва глядел на все это молча. Анчар то поднимался вертикально, потом падал на лапы и снова вздымался.

Оча стоял у дальней стены гаража, у полок с горюче-смазочными материалами, и, прижав руки к животу, икал (от страха, что ли?).

– Ну что? – проговорил Савва, оглядывая гостей. -…Минуту дать?

То была удивительно емкая минута. Гости спрятали ножи, помедлили, равнодушно прошествовали мимо нас. Они не сворачивали с пути, но при этом никого из нас не задели. Как-то грациозно они уселись в машину. Машина долго сипела и наконец завелась.

Они медленно отъехали. После этого мы повернулись к гаражу. Оча стоял обхватив руками живот. Потом громко икнул и рухнул в “яму”.

…Теперь мы снова порадовали Сашку, приехав в больницу на машине Третьего Тела – уже с раненым Очей на руках. Потом зашел к Нонне: “Авот и я!”

Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга. Но тут появилась дочурка – задержалась у Сашки в ординаторской, что-то бурно выясняла.

Появилась раскрасневшаяся, возбужденная:

– Это не больница, а сумасшедший дом! Ты что, – вдруг накинулась на меня, – не мог заставить Сашку, – (с какой стати Сашкой называет его?), – в отдельную палату мать положить?

– Значит, не мог! Возьми сама положи, – ответил я достаточно сдержанно.

Но маленькая птичка уже кинулась на защиту своего крупного птенца:

– Зачем ты вообще Настю сегодня привез? Она работу закончила, ей нужно отдохнуть! Сам не мог привезти лекарство?

Снова я виноват! Объяснять ей, как мы здесь очутились, лучше пока не надо. Зачем оправдываться? Голова у меня дубовая, все выдержит!

– Ну… до завтра! – Мы, несмотря на инфекцию, расцеловались.

На ходу мы заглянули в палату к Оче – сидит и уже что-то рассказывает человеку с забинтованной башкой.

Теперь еще и Оча у меня на руках!

Обратно мы с дочкой ехали молча, сердясь друг на друга: она много на себя берет, а я, по ее мнению, мало.

Только Тело за рулем пело: оказывается, и голос у него замечательный!

Через неделю Оча вернулся в свою каморку над гаражом и горячо объяснял нам, как было дело – почему кинжал, направленный в меня, как я думал, вонзился в него.

Все оказалось по-своему логично. Хотя степени восточного коварства даже я, вроде бы знавший обоих жильцов, и Хасана и

Очу, не мог предугадать, я был, честно говоря, потрясен. Они нас, оказывается,не замечают! – поэтому и кинжал мимо прошел!

Оказывается, Хасан не просто съехал, щедро оставив нашу квартиру своему соплеменнику. Оказывается, Хасансдал ее Оче! Причем не за триста, как мы слабовольно сдавали ему, а за пятьсот! Зачем мелочиться – восточный человек любит размах. Видимо, Хасан не случайно вселил (в нашу квартиру) соплеменника – свято, как и

Хасан, чтущего законы горской чести. Это с нами им можно кое-как, а тут попробуй не заплати! Слово горца нарушено, честь оскорблена… Только кинжал! Но наивный Оча (наивность их часто переходит в жестокость) платить не захотел! Все намеки Хасана на возможную месть разбивались о легкомыслие Очи: а! обойдется!..

Как?!

В этом месте рассказа даже я распереживался: что они думают? как живут?

Оча по-прежнему не хотел ничего делать, а значит, не мог вернуть нарастающий долг (естественно, Хасану, а не нам… О нас он как-то уже забыл – нас-то он не боялся). Правда, он назначал нам с отцом несколько странных свиданий в городе, что-то горячо, сбивчиво рассказывал… Мы с отцом переглядывались, переминались

(была мерзкая зима) и никак не могли понять: что Оча говорит, что он хочет, зачем он вызвал нас, совсем уже немолодых людей, на эту бессмысленную встречу? Мы-то, когда шли, наивно надеялись, что Оча наконец отдаст деньги за аренду отцовской квартиры. Как, оказывается, далеки мы были тогда от истины!

Отдавать деньги нам Оча даже не помышлял (это еще зачем, раз мы терпим и улыбаемся). Цель у него, оказывается, была прямо противоположная: взять деньги у нас, чтобы заплатитьза нашу квартиру Хасану! Кстати, именно Хасан это ему дружески и присоветовал. Таких восточных тонкостей даже я, считающий себя мастером парадокса, не мог предположить. То есть мы были безумно уже близки к тому, чтобы, сдавая нашу квартиру, самим же платить за ее аренду – причем не либеральную сумму в триста долларов, как мы вяло назначили, а настоящую крутую цену – пятьсот! И только лишь добродушие Очи спасло нас от этой чумы! Но Очу не спасло. “По-дружески” выждав три месяца (не то что мы), Хасан со товарищи приехал к Оче, нарушившему слово горца, чтобы его убить