Валерий Попов - Чернильный ангел повесть

– О, Венечка! – обрадовалась она. – Вот, не знает, где ординаторская! – Она с улыбкой поглядела на старичка. – Сюда входите! – крикнула ему в ухо. Старичок обрадованно закивал.

– Настя говорит… надо отсюда уходить? – сказал я.

Она со вздохом поглядела на Настю, потом на меня… Ей бы только не принимать никаких решений!

Мы вошли в ординаторскую.

– Не знаю, – сказала она, глядя на Бурштейна. – Я как раз сейчас кишку глотала, с “телевизором”. Заблевала два полотенца! – Она хихикнула. – Ты привези, слышишь? – строго сказала она Насте. Та кивнула, но с весьма непокорным видом: как же – им привезу! – Ну вот… – Она задумчиво уставилась на Бурштейна. – И когда рассмотрят эти… блевотные материалы… Будет видно, наверное?

Сашка нервно вскочил, выбежал. То ли в связи с ее последними словами, то ли без связи… То ли побежал узнавать результаты анализа, то ли вообще смылся от опостылевшей ему семейки! Однако через минуту вбежал обратно.

– Ну что? – Я уставился на него.

Сашка отчаянно, но и как-то лихо махнул рукой. Богатый жест. И понимать его можно по-всякому. Мол, еще целый век ждать этих анализов! Или: получены ваши анализы, ничего страшного! Или: что, в сущности, анализы! Все помрем! Понимай как знаешь!

– Так ты… отпускаешь ее? – Я все пытался, как честный семьянин, прижать Сашку в угол и добиться определенности. Но он в ответ лишь зевнул:

– Давай… Под твою ответственность!

– Конечно, под мою… Под чью же еще! – Я язвительно глянул на

Настю.

– А ты что, вообще ничего не хочешь делать? – не менее язвительно сказала она.

Характер бойцовский, отцовский! Но бодаться с ней тяжело.

– Ладно. – Я глянул на Сашку. – Но… в случае чего… обратно можно?

– Ты меня уже утомил!

Я хотел было сказать, что это не я, а мое святое семейство утомило, – но не сказал.

– Ну, спасибо тебе… Вот.

– Убери свои вонючие деньги! – рявкнул Сашка.

Жена ушла собираться, а я стоял в коридоре и думал: откуда он узнал, что деньги вонючие? Или других сейчас нет?

Нервно расхаживая, прочитал табличку на кабинете зав. отделением: Р.Г. Фурдюк! Записал. Отнюдь не для писания жалобы – упаси боже! Наоборот, для восторгов: какое звучание!

За столиком, у лампы, тихо разговаривали две медсестры. Говорила одна – другая, наоборот, плакала.

– Он любит тебя, Жень! Уж он-то знает, откуда у тебя седина!

Записал и это.

И вот в сияющем конце коридора появилась она, подошла – уже в сандаликах на тоненьких ножках, с тощеньким узелком.

– Ну все. Я готова! – подняла голову ко мне, улыбнулась.

Мы пошли медленно, под ручку… Я теперь как тот старичок. В конце коридора у выхода курили Настя с Бурштейном, что-то хмуро обсуждая.

Приблизились мы под ручку, веселые старички.

– Ладно… Заскочу завтра, – проворчал Сашка.

Мы медленно прошли мимо омоновца, вышли во двор – абсолютно голый, с грудами мусора возле баков.

– Ой, как хорошо-то! – счастливо зажмурилась она.

Однако, только мы дошли до больничной ограды, сжала мне запястье:

– …Постой… Передохнем!

Мгновенно провалились щеки, глаза, испарина на лбу.

Я посмотрел на Настю. Та обиженно отвернулась.

– Ну а ты сама рада, что ушла? – обратился я к жене. Может быть, хоть какая-то определенность, в конце концов?!

– …Не зна-а! – вздохнула она.

– Ты можешь решить хоть что-то, хотя бы про себя?! – гаркнул я.

Она задохнулась, выпяченная челюсть дрожала, выставленный вперед кулачок трясся.

– Если ты… будешь на меня орать!.. Я лягу вот тут и умру! Ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда, может, пойдем? – Она выдавила улыбку.

– Он всегда недоволен! – бодро заговорила Настя. Жена тоже поглядывала с укором. Спелись! Кругом я виноват.

– Ну, пока, мамуля! – Настя чмокнула ее в бледную щечку, погрозила мне кулаком (шутливо, надеюсь?) и унеслась.

На остановке Нонна вдруг застряла возле нищего – довольно молодого, спокойного, наглого, выглядевшего, во всяком случае, здоровее ее.

– Счас автобус уйдет! – тащил ее я.

Она кивнула и стала лихорадочно рыться по кармашкам.

– Сейчас… извините! – улыбнулась она нищему.

Тот спокойно ждал.

Когда мы вошли наконец в наш палисадник, я увидел над оградой огромную мохнатую башку с выразительными, страдающими глазами.

– Привет, Анчарик! – Она подняла ладошку.

Анчарик взвыл. Будто бы знает, где она была!

– Здравствуй, мила моя! – радостно приветствовал ее батя, после чего вернулся к работе.

– Ладно. Ложись отдыхай! – Я показал на диван. – Я все сделаю…

Быстросуп, в пакетах.

– Нет. Я все сделаю! – твердо проговорила она.

– Плохо мы без тебя жили, плохо! – смачно грызя хрящ, повторял батя. – Плохо! – с удовольствием повторил он.

Почему так уж плохо? Я даже обиделся. И Настя старалась, и я, и он сам… Так просто говорит, из упрямства!

– Он просто думает, что теперь будет жить хорошо! – шепнула

Нонна, кивнув на кастрюли.

Ох, вряд ли. Пока готовила все, устала, снова провалились щеки, глаза… Испарина на лбу… Зря батя так радуется.

– А чего вы арбуз не ели? – бодро проговорила она. Приподняла срезанную часть над бледным, незрелым арбузным чревом. – О… какие-то мошки завелись! – сказала она радостно. И как оказалось, то были неосторожные слова.

– Дрозофила мелеогастер! – проскрипел батя. Внимательно и с сожалением оглядел обглоданную кость, положил на тарелку. -

Фруктовая мушка!

Долгая пауза, предвещающая еще более долгую тираду.

– Великий генетик Морган… – Он поднял палец и застыл многозначительно.

Очень трудно подстроиться к его ритму. Нонна откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Неужто он не усвоил до сих пор, что его медленные, обстоятельные, скрипучие лекции почему-то утомляют ее, выводят из себя? Неужто не заметил? Или – назло?

Отстаивает свои права, свои свободы?.. Но зачем же перед ней?

Она-то чем виновата? Просто не выносит этих тягучих лекций, особенно во время обедов, которые она нам готовит все с большим для нее трудом! Неужто он не чует? Скорее, может быть, она послушала бы что-то о еде, которую она приготовила с такими усилиями? Или для него еда – это нечто недостойное разговора?

При его-то аппетите!

– …именно с помощью этой мушки… – потрогал рукою бок чайника, неторопливо налил. – Он сделал величайшее!.. Величайшее открытие!

Пауза. Громко прихлебывает чай.

– На ее примере он впервые в истории человечества – определил

карту генов: как разные гены размещаются в хромосоме! Отбирал мутационные, уродливые особи…

Среди этих почти невидимых крохотулек, больше похожих не на живые создания, а на рябь в глазах, которая вот-вот должна исчезнуть?

– Уродливые особи! – аппетитный, громкий хлебок из кружки. – Ну там… с загнутыми крылышками! У всех прямые – а он находил загнутые!