Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

– У вас есть телефон? – спросил Углев. Может быть, Алеша так же, как сумел распорядиться с ремонтом, догадался обратиться из Америки в местную АТС, и телефон Алле Васильевне поставили.

– Телефон? – переспросила мать Алеши. – Он мне звонит.

– Какой у вас номер?

– Номер?.. – Она не помнила.

“Узнаю на АТС”. Углев мягко, медленно улыбнулся, кивнул.

– Я молоко вам занесу, Алла Васильевна, – сказал он все с той же улыбкой, стараясь, чтобы глаза не намокли от слез. – Извините, что побеспокоил.

Бедная женщина. Несчастная милая женщина. Когда-то дивно пела, у нее был сильный высокий голос, даже когда уже пристрастилась к зелью, пела, стоя у распахнутого окна. Ее местные алкаши уважительно называли Алкой Пугачевой. Муж ее, известный в городе баянист, первый человек на всех свадьбах, исчез давно. Он пил по-черному и жену приучил. Но когда у него баян украли (или он его загнал за бутылку),

Григорий Иванович исчез. Говорили, пешком ушел в Монголию. Зачем?..

И в такой семье вырос гениальный мальчик.

….

Как же он мог забыть о ней?! Нет, когда она лечилась, он бывал у нее в палате… яблоки носил… но вот уже год или даже два не видел в лицо.

Дома вечером Углев рассказал жене о своем мучительном визите к матери Алеши, и Мария пообещала сама носить Алле Васильевне через день свежее дорогое совхозное молоко. Может быть, организовать школьников, чтобы дежурили у старых одиноких женщин? Так во времена пионерии делали. Согласятся ли теперь? Даже не сами дети, а их родители.

– А тебе письмо от Надежды Стрелец. Снова на горизонте!

О господи, вот еще одна вина Углева! Училась одновременно с Люсей

Соколовой Надежда Иванова, которая просила называть ее именно

Надеждой, девица крепкая, мужеподобного сложения, губы, нос, скулы – все крупное, лишь глаза наивные, карие, в мохнатых ресницах. Окончив школу, вышла замуж за милиционера по фамилии Стрелец и решила попытаться стать капиталисткой: верно, подумала, что с таким мужем никто не обидит. Но молодой лейтенант вскоре погиб при задержании сбежавших из нерчинской колонии троих преступников, и Надежда осталась одна, да еще беременная. С трудом достав разрешение (на первых порах ее пожалели, подписали бумажку), открыла ателье, сама сидела с тремя работницами, строчила на машине платья и блузки, пришивая итальянские бирки, и дела пошли неплохо, но, видимо, с кем-то не захотела делиться честной выручкой – ателье сожгли. Тогда она назанимала денег, открыла магазин цветов – магазин сожгли. И она с дочкой уехала. От Надежды изредка приходили письма из Иркутска, из

Нижнеудинска, из Улан-Удэ… Но нигде ей, видимо, с ее характером не везло. Однажды телеграммой попросила в долг миллиона три (еще теми, переходными рублями) – Валентин Петрович собрал и отослал. Она вскоре вернула три пятьсот. Валентин Петрович, осердясь, пятьсот завернул ей обратно. Через год она прислала слезное письмо, нужно было достать тысяч пять (в долларах). “Я все равно скоро разбогатею, рассчитаюсь, – писала она. – Но если у вас нету, значит, судьба…” У

Валентина Петровича не оказалось в ту пору не то чтобы доллара – ни рубля, и он ничем не смог ей помочь. И вот через пять ли, шесть ли лет – снова письмо.

“Дочку я не уберегла, задавили мотоциклом, я думаю, нарочно… Но я родила сына, неважно от кого… я докажу, что женщина тоже может быть сильной, богатой… Будете в Красноярске, заходите – я снова занялась модной одеждой, фирма так и называется: “Надежда Стрелец”. Когда мне бывало тяжело, я вспоминала стихи, которые вы нам читали: послание

Пушкина декабристам, “Смерть поэта” Лермонтова (строчки про Высшего судию) и из поэмы “Кому на Руси жить хорошо”:

Рать поднимается – неисчислимая,

Сила в ней скажется несокрушимая.

Одна беда: никогда красивой не была, а сейчас и вовсе морда как сковородка с печки. Но сын у меня – ангел! И учиться он пойдет в нашу школу, дождитесь его, Валентин Петрович, еще год-два! Целую ваши седины. Я верую в будущее России! Надежда Стрелец”.

Хорошо, что не обиделась из-за того, что не смог помочь. Хорошо хоть, ей повезло. Вернее сказать, она победила. Но таких бравых девочек у Валентина Петровича в школе больше нет. Недавно по его заданию старшие классы писали сочинения: КЕМ Я ХОТЕЛ (А) БЫ СТАТЬ.

Без подписи. Чтобы начистоту. И выяснилось, все девочки только и мечтают выйти замуж: кто за иностранца, кто за киллера, а кто за инспектора налоговой полиции. И не работать. Правда, две десятиклассницы собираются стать учителями русского языка и литературы. Но не дай Бог, если лукавят, если пожалели старого учителя…

Углев дал Ксении список из полусотни книг, которые она должна была прочитать за зиму и весну: Новый завет (хотя бы Новый завет),

“Одиссею”, “Божественную комедию”, “Дон Кихота”, “Сто лет одиночества”, “Войну и мир”, “Братьев Карамазовых”, “Мастера и

Маргариту”, “Тихий Дон”, “Пастуха и пастушку”, “Последний срок”,

“Двух капитанов”, “Митину любовь”, “Дар”, “Один день Ивана

Денисовича”, “Золотого теленка”, “Лад”, “Мертвые души”, “Историю одного города”, “Житие протопопа Аввакума”, пьесу Вампилова “Старший сын”, “Гамлета”, “Красное и черное”, “Мартина Идена”, “На Западном фронте без перемен”, “Прощай, оружие!”, “Над пропастью во ржи”,

“Маленького принца”, стихи Фета и Тютчева, Цветаевой и Блока, первую часть “Фауста”… и каждый раз он спрашивал, что она успела прочесть и хочет ли еще почитать что-то очень интересное.

Самое удивительное было в том, что в доме Ченцовых не оказалось ни одной книги! Только видеофильмы и аудиокассеты. Впрочем, как смущенно пролепетала Ксения, пару томиков она все же видела у своей мамы на кухне – что-то такое Марининой и “Лунный календарь” Московченко.

– Здравствуйте, Валентин Петрович. – Она приходила, поднималась на высокое крыльцо углевской дачи, почему-то оглядываясь, как будто пришла на тайное свидание, может быть, стеснялась своих сверстников, которые там, внизу, за невысоким красным забором, в ченцовском дворе, время от времени стреляли из духовых ружей в мишени и пили пиво, задрав к небу бутылки, как горны.

– Здравствуйте, Ксения Игоревна.

– Я… я Данте протитала. Я… я не могу ничего запомнить, так много. Я, наверно, дура?

– Никакая не дура… это очень сложное произведение. Я бы хотел, чтобы вы поняли структуру поэмы. А главное, я просил найти, куда поместил автор лживых людей.

– Да, да… это место я переписала… – Она вынула из кожаной сумки тетрадочку. – Вот. И еще натяла “Приглашение на казнь”… Валентин

Петрович, почему так? Он как бы рассказывает, а потом как бы и не было этого…

“В этом и суть, – хотел было пояснить Углев девочке. – Человек живет ожиданием событий и воспоминаниями событий, слои ощущений поднимаются в нем, перемешиваются…” Но, тоскливо поморщившись, терпеливо начал: