Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи!

Затем выпили водки, Надеждиного шампанского, пообнимались, сфотографировались на память и – вновь разлетелись в дальние края…

Конечно, не обошлось и без раздражающих нелепостей. Ну зачем возникла из дыма прошлого Людмила Соколова, в белом платьице да с бантиком, ни дать ни взять маленькая девочка? И голосок деланный, тоненький:

– Ой, мне сон снился, Валентин Петрович… мы с вами летели, как лебеди, над земляничными лугами…

И еще стоял, похохатывая, в стороне, высоченный, заплетя ногу о ногу, также бывший ученик Углева, с такой же точно улыбкой до левого уха, с точно таким же глуховатым говором – прямо копия углевская -

Вовик Нечаев. Он в свое время восхитил учителя быстрой сообразительностью, памятью, получил серебряную… Шельма, на уроках, помнится, кивал в ответ на любое слово Углева и, оборачиваясь к троечникам, разъяснял, что сказал учитель. И льстил, льстил… неприятно это было, но талантлив, талантлив… Но когда ему директор не смог выбить золотой медали (отдали Алеше Иконникову!), в местной газете мальчик напечатал гнуснейшую исповедь, из которой следовало, что он не получил вожделенной медали лишь по той причине, что поссорился с директором школы на основе идейного спора. Он, Вовик

Нечаев, считает, что направляющей силой в жизни являются комсомол и партия, а В. П. Углев считает, что никак нет, а здравый смысл народа, потому что народ, хоть и вороват, но втайне боится Бога… не могут же, дескать, просто взять да иссякнуть нравственные устои… это не соленые столбы, которые разъест любой теплый дождь… Из долгих откровенных бесед учителя мальчик вытащил несколько фраз и сочинил вот такой пасквиль.

Надо сказать, через год или два (поступив-таки в Иркутский университет), Вовик встретился Углеву летом на пыльных улочках

Сиречи и, завидев его издали, расхохотался квадратным кошачьим ртом.

И, подойдя ближе, стукнул себя кулаком по лбу и рухнул на колени, не пожалев белых пижонских брюк, – совершенно, впрочем, трезвый:

– Ну, идиот был, Валентин Петрович! Не велите казнить, велите миловать!..

И хватал учителя за руки, как бы пытаясь поцеловать. Шут гороховый.

Углев, помнится, мягко улыбнулся, помог подняться долговязому юноше и, как будто ни в чем не бывало, стал доброжелательно расспрашивать, как Вовик учится, хороши ли нынче условия для учебы, как идет жизнь в студенческих общежитиях… А еще через несколько лет Вовик Нечаев вернулся в Сиречь и стал редактором местной газеты “Бомба”, развеселой и лживой. Печатает черт знает что: будто бы в Антарктиде видели снежных великанов, что-то среднее между белыми медведями и людьми… или что у одного старика сибиряка, живущего в тайге, три глаза, и как найти его, напечатал, шельмец, и туда ринулись иностранные врачи и журналисты… Правда, старика Углева он больше не трогал. Но был и остался горящим углем в печенке Углева, как

Валентин Петрович мрачно сам однажды сострил, или, как сформулировала жена Мария, наихудшим продуктом углевского преподавания… Говорун с доброй, почти интимной углевской улыбкой до левого уха…

Огорчил, сказать откровенно, и другой, более порядочный паренек, впрочем, ныне уже тридцатилетний мужчина с шапкой рыжих волос, стриженных под горшок, с лысинкой на макушке, Игнат Казенин. На вопрос учителя, чем все-таки конкретно занимается новоявленный политтехнолог, Игнат смешливо поиграл губами, словно конфетку сосал.

– Я не Вовик, – наконец промурлыкал он. – Я почти честный. Создаю оппозиционные партии.

– То есть? – удивился Углев. – Что ли, в коммунисты записался?

– Боже упаси. Я создаю оппозиционные организации, чтобы спасти наше демократическое государство… ситуация трудная. Чтобы они сами не создались, опасные и мощные… при помощи тех же коммуняк, их я создаю, – и, глядя как-то искательно, с тоской, в глаза, негромко добавил: – Это все же лучше, чем ничего не делать. Ведь не дай Бог… помните, вы Пушкина нам цитировали… русский бунт, бессмысленный и беспощадный…

– Но, значит, ты понимаешь, Игнат, почему люди этой властью недовольны?

– Как же не понимать… – Казенин закурил черную сигару, щеря зубы и щуря синий глаз. – Но если снова сейчас попытаться вернуть советскую власть, будет кровь, эти же не отдадут свои миллиарды… Понимаете,

Валентин Петрович, есть точка возврата… ну, в авиации… назад мы уже не сможем вернуться, керосин вышел… только вперед…

На мысленный вопрос учителя: “Ну и докуда?” – бывший ученик швырнул окурок в железную урну в виде пингвина с разинутым клювом и молча обнял старика.

“Вот так и растим монстров…” – горевал Валентин Петрович после того, как разъехались выпускники.

Но Вовику Нечаеву уезжать некуда, он долго еще звонил Углеву, доверительно советуясь, какие фотографии с пикника дать, а какие порвать. “С водкой не стоит, ага?” Ага.

А Люся Соколова… Там ты тоже в чем-то виноват. Она, видимо, что-то не так, неадекватно поняла. Был слишком добр, что ли? Слишком открыт? Ну, а как жить?

В июне вернулись в город и посвежевшие Игорь с Татьяной, никто не вспомнил про их разлад. И та проститутка, Игорева беда, говорят, исчезла из города. Ну, не убили же ее? Наверное, откупились, заплатили за пленку большие деньги. Куда тяжелее человеку, когда не откупишься не только потому, что денег нет. И были бы – совесть не позволит предложить. Схожая история случилась с Углевым на третий год его жизни в Сиречи. Летом, во время школьных каникул, молодой учитель ездил в деревню, в гости к матери, а оттуда – в областной город, чтобы походить в театры и консерваторию. Тогда это было недорого: и билет на самолет “АН-2”, и проживание в гостинице

“Байкал”. Без музыки, без театра Углев не мог восстановить в себе силы для нового учебного года, для суровой ветреной зимы. Он слушал симфонический оркестр, смотрел в ТЮЗе и драмтеатре постановки местных, а то и заезжих режиссеров. И вот однажды увидел на сцене в золотом свете софитов Елену Шалееву. Он был чуть пьян (распираемый счастьем, выпил перед спектаклем в буфете вина), и ему вдруг показалось: это ОНА! Эту женщину он искал! Эту! И среди второго акта, когда ее на сцене временно не было, выбежал, “как Онегин, по ногам”, на улицу, купил у грузин огромный букет багряных и желтых роз – успел к финалу. Подбежал к авансцене и – передал наверх. И она, сияя черными глазищами, тонкая, царственная, милостиво улыбнулась ему.

Ночевал он у нее в бедном общежитии. Жил три дня, и пили они, и пели романсы под гитару, он угощал всех ее подруг и друзей и, когда денег осталось только на обратный билет, пригласил к себе в город, как жену, навсегда.