Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

Подростки сбавили шаг, но не потому, что услышали слова Углева, а только потому, что торопиться им было незачем: старик никуда не сбежит.

И вот они вспыхнули, ослепительные вдали три фары. И нарастает грохот, топот, хохот…

Это я, люди. Слушайте меня, люди. Слушайте меня, неизвестного вам.

Но послушайте, послушайте человека, я давно хотел обратиться к вам.

То, о чем я скажу вам, я выстрадал.

Я не спал дни и ночи, не ел, не пил… и я – принес вам на сухом языке эту страшную истину.

Остановитесь, люди! Все, все остановитесь!

Звезды не могут остановиться, а вы остановитесь!

Углев увидел, как тот, что бежал со стороны идущего поезда, инстинктивно посторонился и потому дал учителю мгновенную возможность – Углев бросился, подволакивая ногу, прямо на свет, на движущееся железо, и рухнул плашмя, ничком, между рельсами, мысленно моля бога, чтобы перед мчащимся тепловозом не висел до самого низу железный скребок от снега – катнет и раздробит в минуту.

Вы молите вас научить красноречью.

Но что же такое есть красноречье, если не знать истины?

И я вам ее скажу: вы смертны, люди живые.

Вы смертны, люди, и об этом вспомните, глядя сейчас на меня.

И если вы поняли эту истину, я повторю вам слова Учителя, который куда выше всех нас. Хотя бы потому, что он на кресте.

Но, кажется, повезло?! Покуда, покуда везет… чудовище, воняя и хохоча, несется скачками над ним… то светло, то темно… и долго, долго… Углеву показалось, что это уже сон, бред… что он давно это испытывал… и сейчас может спокойно подняться и пойти прочь… Но нет, железнодорожный состав длинный… искрами и ледяным холодом окатывает… готовый сдвинуть легкого старика с места, как пушинку…

Поэтому за первою истиной движется истина вторая.

Она куда важнее, потому что она о бессмертии.

Пусть не тела, не пальцев, не глаз, не ресниц… она о бессмертье души.

Так он сказал, словно предвидя прощание, самым близким своим друзьям.

Грохочет, вытягиваясь, горгочет, как пьяная толпа, хохочет во все жерло тоннеля поезд… содрогает гранитные толщи… когда же, когда пронесется этот ужас?

И он сказал, отверзши уста свои:

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Это про нас.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

И это про нас.

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

И это, и это про нас.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут…

Чудовище несется над ним, каждую секунду готовое вонзить в сухопарое тело человека свисающий стальной коготь, обдавая гнусным дыханием своим и пронизывая до пят все живое рычанием утробным своим…

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Да!

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

Да, да!

Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?

Вы – свет мира.

Господи, какое же оно огромное, это стелющееся, со страшной силой несущееся над маленьким человечком железное одеяло, это клокочущее, пляшущее, топочущее всеми чугунными лапами чудовище…

Вы слышали, что сказано было еще в древности: не убивай.

Вы слышали, что было сказано: не прелюбодействуй…

Вы слышали, было сказано: око за око, зуб за зуб…

А он сказал: не противься злому.

Вы слышали, было сказано: люби ближнего свое и ненавидь врага твое.

А он сказал: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за обижающих и гонящих вас…

Неужто так? Наверное, так, люди! Слышите?

– Фиу… трук-тук-тук-ту-у-у-у!.. – Свобода! Унесся, унесся, утянулся, улетел прочь железный дракон!.. Вон он вдали мигнул красным фонариком на чушуйчатом хвосте…

Валентин Петрович лежал между рельсами на шпалах, как раздавленный.

Не было сил встать. Да и не хотел он вставать, зачем еще искушать судьбу? Если эти люди пожелали его смерти, они, увидев, что не шевелится, постараются побыстрее исчезнуть. Если же они хотели лишь попугать, они все равно побоятся сейчас подойти и поглядеть на него: а вдруг мертв? И им отвечать придется. Нет, нет, они должны убежать прочь.

И точно: как страусы, высоко вскидывая ноги, подростки обошли лежащего человека и побежали вон от города, в сторону тайги, где на выходе из тоннеля их, видимо, ждет дрезина со взрослыми людьми…

Минут через десять или полчаса Валентин Петрович медленно поднялся.

Мучительно болело колено и ныл правый локоть – дай бог, если не перебил кость при ударе об край рельса.

Сам не веря своему избавлению, Валентин Петрович перекрестился и, слепо сутулясь, попадая ногами то на шпалу, то между шпал, побрел в сторону города. Идти предстояло с километр по этому тоннелю. А что, если никакого поезда в ближайшее время не ожидается и эти господа на дрезине нагонят его? Пусть нагоняют. Он даже не обернется.

И он приволокся домой за полночь. Маша не спала. Увидев его на пороге, грязного, с кровавым синяком на скуле, охнула и отступила.

– Что с тобой?!

– Я не пил, – промычал, пытаясь пошутить, Углев. – Мы в лесу заблудились, машина – бум о дерево. Я должен позвонить.

– Сначала умойся… – воскликнула Маша, плача и осторожно целуя его. -

Может быть заражение… давай я тебе йодом…

Уговорила. Выйдя наконец с насильной улыбкой из ванной (саднило в ноге), он в халате подсел к телефону.

– Куда?.. – зашептала Маша. – Два часа ночи!

– Ничего. Мне Игоря Ченцова, – попросил Углев, трубку сняла то ли

Татьяна, то ли Ксения, похожие голоса. – Это Валентин Петрович звонит. Игорь Владимирович?

– Слуш-ш… – ответил Ченцов. – Кому не спится в ночь глухую?

Слышно было, как играет музыка. А Игорь был явно нетрезв.

– Я напишу письмо Алеше, и она полетит. Вас это устроит?

“Алеша сразу поймет, что это за подарок, – лихорадочно думал Углев.

– И простит, простит меня… Пристроит где-нибудь… а может, и глаза ей откроет, что благородней самой пробиваться. А потом позвоню ему, чтобы уговорил ее, чтобы она уговорила родителей уехать туда… чем меньше их здесь останется, тем больше кислорода…”

– Уже не надо, – процедил Ченцов. – Дядя Кузя едет с ней туда. Есть еще вопросы?

– Нет. Но если… еще раз… – Валентин Петрович нажал на эти слова и задохнулся. Однако, перехватив недоуменный взгляд жены, продолжил ровно, как будто и не менял мысли: – я в Москву… что стреляем глухарей, где нельзя… у меня выпускник, генерал… тут же прилетит.

– Понял, – ответил небрежным тоном Игорь и отключил телефон.

Положив трубку, Валентин Петрович медленно обернулся к жене. Потер лицо – у него лицо горело.

– Ты меня разлюбишь. Ты видела, как я сломался. Как последний сучок.

Маша посмотрела на него и обняла. Так обнимают ребенка.