Александр Титов - Путники в ночи

Все, кто собрался в этот воскресный день на песчаном пятачке, с удивлением разглядывают знаменитого олигарха. Богач, а с виду простой. Вот что значит земляк!

Вадим постарел и, несмотря на популярность, не все жители поселка при встречах его узнают. Чаще Вадим первый протягивает знакомым руку и называет себя какому-нибудь позабывшему его старику, который с изумлением всматривается в него поблекшими глазами.

На пруд Вадим пришел без видимой охраны: коренастый, в джинсовом костюме, беспрестанно улыбаясь, со столичным умеренным животиком, голова седая, с большими залысинами. Разделся до пестрых трусов, одежду бросил на траву. Голые ноги его казались тощими. Картежники, сидевшие чуть поодаль, ухмылялись:

– Это не мильянер, а хмырь какой-то…

Сын по сравнению с папашей – загорелая античная статуя.

Игорь продолжал передвигать шахматные фигуры, словно бы не замечая появления отца.

– Как же вы купаетесь в таком грязном пруду? – удивленно озирался Вадим.

– А где нам еще купаться? – сердито отозвался кто-то из картежников.

– Тут бассейнов нету…

Вадим подошел к нашей компании, со всеми поздоровался за руку.

Стриж, помедлив, протянул Вадиму длинную, словно дощечка, ладонь.

Солнце сельской юности ласково играло на заплывших жирком плечах олигарха. Поежившись, Вадим нарочито взвизгнул, нырнул в зеленую глубину. Плескался на мелководье, радовался, как ребенок, горстями зачерпывал со дна ил, намазывал им волосатую грудь.

Чернильного оттенка сгустки шмякались с его плеч в воду.

– Ура – грязь!.. – звенело над водой, деревья отзывались эхом, глянцевая листва лозин блестела ярче солнца, дробящегося в ряби волн.

Снова нырнул, вразмашку, сильными движениями коротких рук поплыл на середину пруда. Вода вокруг него была такая же, как и тридцать лет назад, если не обращать внимания на цвет и запах, она нежно ворковала возле ушей, плескала в нос, в глаза, обнимала очищающей прохладой.

Картежники перестали играть, смотрели на Вадима.

ГОЛОСА:

– Тот самый?..

– Да, наш знаменитый олигарх…

– А почему без охраны?..

– Как же без охраны: вон какой-то мужик ходит по плотине…

– Вадима в Москве несколько раз пытались взорвать…

– Взорвешь такого осторожного…

– Всякий раз он ухитрялся оказаться в другой машине – по телику показывали…

– К отцу приехал…

– Бабка ихняя давно чокнулась, в дурдом хотели отправить, Прохор

Самсоныч не разрешил…

– Простачком смотрится этот Вадим…

– Он может себе это позволить…

– Гляди, Стриж плывет ему навстречу…

– Еще бы: в молодости вместе человека ухлопали. Прохор Самсоныч выгородил сыночка, а Стриж загремел на двенадцать лет…

…

Стриж зашел в воду, поплыл в центр пруда. Встретившись на середине с

Вадимом, начал что-то ему говорить.

Я тем временем сделал коварный ход слоном, после которого ферзь

Игоря оказывался в ловушке.

Две головы над водой: одна маленькая, ершистая, вторая круглая, глянцево сверкающая. Сблизились, словно персонажи детективного фильма, которым приспичило вести секретную беседу посреди водохранилища. Головы мелькали в волнах, терялись в бликах света, болтались, как поплавки.

ГОЛОСА:

– Возьмет да и назначит Стрижа каким-нибудь министром!..

– В Москве своих начальников хватает…

– Что ни говори, а Стриж всю вину за то дело взял на себя…

– О каком деле идет речь?

– Бытовая мокруха…

– Когда-то об этом весь поселок говорил…

– Участковый знал, кто того парня грохнул, однако ничего не сказал…

– Это же Гладкий, старый лис…

– Молчун. О чем его ни спросишь, всегда в ответ готовая милицейская ухмылочка: отвали, мол, пацан! Ни слова не произнесет, зато в глазах вся последняя истина…

– Я слыхал, они братья?..

– Кто?..

– Дед Пехто: Вадим со Стрижом…

– Как братья? Они же совсем разные…

– От разных матерей потому что…

– Прохор Самсоныч знает?..

– В том-то и дело, что нет. Начальство вообще никогда ничего не знает, и понимает только то, что ему докладывают…

– А Вадим?..

– Этот всё знает, у него своя тайная полиция…

– Что же он отцу не скажет?..

– Зачем?..

На травяном берегу появляется постаревший участковый Гладкий со своим некогда казенным, а теперь уже навсегда “приватизированным” велосипедом, который он по привычке большей частью водит за руль, к которому подвешена сетка с буханкой хлеба. Сетка в одном месте порвалась, и аккуратно перевязана проволочкой. Гладкий даже на пенсии носит темно-синюю форму милиционера шестидесятых годов.

Парни перестают играть, карты в их ладонях растопырились веером. С давним страхом все смотрят на Гладкого: когда-то он гонял их, тогда еще пацанов, из парка, от танцплощадки, натравливал дружинников.

Странная казенная улыбка бывшего участкового пронзает, кажется, весь солнечный день.

ГОЛОСА:

– А этот за каким сюда приперся?..

– Да еще со своим идиотским велосипедом…

– Он всегда был сумасшедшим, однако всю жизнь прикидывается ментом…

– С нашим братом нормальный человек разве справится?..

– А Гладкий по-твоему справлялся?..

– Еще как! Спроси своего батьку, сколько раз сидел он в каталажке по милости Гладкого?..

– Мой батя одной рукой его подымет, другой прихлопнет!..

– Не скажи. У Гладкого мертвая хватка, еще никто не вырвался…

– Зато и хватал он старух с мешком украденной соломы, стариков, помочившихся по пьянке за углом – выполнял план по задержаниям…

– Зачем сейчас Гладкому надо все знать?..

– Хрен его, беса, знает, привычка такая…

…

Бывший участковый сделал болтунам знак пальцем – величавый и в то же время наполненный таинственным смыслом жест. Он требовал тишины, а сам в это время неотрывно смотрел на качающиеся посреди пруда головы

Стрижа и Вадима, будто понимал каждое их слово.

Пловцы разминулись. Стриж поплыл к берегу, размашисто выбрасывая жилистые белые руки, вышел на берег в стороне от пляжа, лег лицом на траву.

Игорь, перестав обдумывать ход, вздохнул и с потухшим взором объявил, что сдается.

– Твоя позиция вовсе не безнадежна! – воскликнул я. – Можно обменять ферзя на две легкие фигуры плюс проходная пешка. У тебя шансы на ничью.

– Не хочу играть… – Голос его потух, Игорь отвернулся, сорвал засыхающую травинку с пушистым колоском.

Вадим вышел на берег в семейных, обвисших от воды трусах, снял их и начал выжимать под черемуховым кустом, не обращая внимания на то, что отовсюду видна его скрюченная фигура. Помочился тут же, за кустом, пахнуло городской канализацией. Бормоча под нос ругательства, с трудом натянул мокрые, плохо отжатые трусы, затем, прыгая то на одной, то на другой ноге, влез в джинсы. На заду брюк появилось мокрое пятно.